Сегодня, 10 октября, в день рождения Дмитрия Крымова мы публикуем эмоциональный пост из соцсети (по разрешению автора) Нины Шадури-Зардалишвили, завлита Тбилисского русского драматического театра имени Грибоедова, о спектакле «Записки сумасшедших», который с большим успехом прошел на сцене этого театра.
«Театрал» поздравляет режиссера с юбилеем, желает ему энергии, оптимизма и новых успешных премьер!
Ну вот – выпало нам большое театральное счастье.
Новый, с пылу с жару, спектакль великого Крымова «Записки сумасшедших». Первая гастроль. И первый показ на театральной сцене. В Риге вынужденно играли в каком-то ангаре, что ли. Ну, площадка такая. На сцене Латвийского национального театра сыграть не дали – попросили удалиться в последний момент.
Крымов говорит: «Я в Латвии гость. Я пришел в гости, а мне говорят – посидите не в гостиной, а на кухне. Мы вам чай туда перенесем. Ну, хорошо. А что делать? Я-то, правда, оделся для гостиной. Ладно, переоденусь для кухни. Я не сужу хозяев. Хотя у меня есть об этом какое-то мнение. Но я его держу при себе».
В общем, в Риге не дали, а в Тбилиси дали.
«Успех» – слишком слабое слово, чтобы описать, что творилось в эти два дня в Грибоедовском.
Город гудел, билеты разлетелись за несколько дней, страждущие звонили, не переставая, с единственной просьбой: «Пустите постоять!» Телефоны раскалились, и сотрудники Грибоедовского перестали отвечать на звонки.
Мне доводилось видеть в нашем зале и биток, и перебиток. Но на этот раз…Какое там яблоко! Иголку было не воткнуть. Зрители сидели на ступеньках, на полу, стояли вдоль стен. На приставных стульях послушно сидели самые знаменитые персоны, которым не досталось лишнего билетика.
Кстати, о персонах. Вроде бы сегодня в России делят граждан на уехавших и неуехавших, но – факт налицо – в Тбилиси на спектакль пришли и те, и эти. Ряшенцев, Цискаридзе, Парфенов, Ургант, Солодников… И все обнимались, улыбались, перешучивались, фотографировались и вместе радовались…
Спектакль смотрели сосредоточенно (по-другому Крымова и не посмотришь). В особые моменты тишина стояла такая, что даже не звенела. Если бы в зале пролетела муха, она бы оглушила всех.
Реагировали тонко, моментально.
Режиссерские находки, как всегда, изумительные – такого способа освоения сценического пространства и экрана, по-моему, пока еще не было.
Хрусталь и сталь Чулпан Хаматовой (мне уже доводилось писать об этом, и я убеждаюсь, что не ошиблась).
Грандиозный Максим Суханов. О, он как очень немногие умеет играть, как говорил Туминас, «кому-то третьему, тому, о ком сказано: там, где двое-трое, там и я среди вас».
Играть небесам, которые, как известно, следят за нашею игрой.
Большущий, как баобаб, Суханов и крохотная, как лепесток, Хаматова. Хрипловатый баритон и звенящее сопрано. А вот ведь – извольте изумляться – золотая гармония, петелька-крючочек в самом классическом воплощении.
Аплодировали густо, долго, благодарно. Создатели театрального чуда уходили со сцены не под смолкающие аплодисменты, а под несмолкающие овации.
Инсценировка Дмитрия Крымова полна реминисценций и ассоциаций.
Вот и меня переполняют реминисценции и ассоциации.
Записки сумасшедших. Но никаких сумасшедших на сцене не было. «Я не то что схожу с ума, но устал за лето…» Два обыкновенных уставших потерянных изгнанника в обыкновенном безумном мире. Нашем с вами мире, сегодняшнем.
«И мне часто кажется: я – никто, вода, текущая в решето… Но должен признать, к своему стыду: я не знаю, куда я иду. Думаю, что иду в Царство Теней. Иногда – скользя, спотыкаясь. Но такова стезя».
На экране, за экраном, перед экраном, одновременно и там, и тут… Где мы? Господи, где же мы?
«Я зову без голоса, пучинам отданный. Родина, услышь меня, услышь мя, родина…» Не слышит.
Сознание и подсознание поменялись местами. Поток подсознания. Поток Персеид. Звездная пыль воспоминаний и несбывшихся надежд.
Жизнь-то прошла, словно и не жил.
Будущего нет. Глядим в прошлое. А в прошлом – только потери и утраты. И мечты, которым не суждено сбыться. И все сто последних китайских предупреждений – в прошлом. Сто первого не будет. И все последние шансы изменить судьбу – в прошлом. Еще одного последнего шанса тоже не будет.
Понимаете, все время кажется, что это «как бы вчерашний день… Еще не замер смех, струятся слезы, пятно чернил не стерто со стола…» Но нет! Нет. Уже «истлевают пламенные письма, исподтишка меняются портреты…» И самое страшное тоже уже наступило: «мы сознаем, что не могли б вместить то прошлое в границы нашей жизни».
Жизнь как сплошной гештальт, который невозможно закрыть.
«Он знать хотел всё от и до, но не добрался он, не до… Ни до догадки, ни до дна, не докопался до глубин. И ту, которая одна, недолюбил. Смешно, не правда ли, смешно? А он спешил — недоспешил. Осталось недорешено всё то, что он недорешил».
Мы не отдохнем. И неба в алмазах не увидим. И никогда в Москву не вернемся. И оскорбленному чувству уголок не найдем.
И трое бедолаг из пьесы Сиблейраса «Ветер шумит в тополях» никогда не взберутся на холм с тополями, где можно замереть, разглядывая горизонт, и ветер будет трепать тебе волосы, и ты будешь счастлив…
Под конец Суханов надевает балетную лебединую пачку. Прямая цитата. Поклон Туминасу и спектаклю «Ветер шумит в тополях».
Вот оно как закольцевалось.
«Да, наши герои – отверженные люди, лишенные, брошенные, преданные, всеми забытые. Потому-то и возникает этот мир иллюзий жизни и ее полноты. Хоть и держится он на очень хрупких основаниях».
Это Крымов о «Записках…»? Нет, это Туминас о «Ветре…»
Крути, гениальный Суханов, свои 32 медвежьих фуэте в финале. Лети, черный ворон! Сверкай своим кружевом лебединым! Вейся над моею головой!
И в кружеве этом, сродни звезде,
сверкая, скованная морозом,
инеем, в серебре,
опушившем перья, птица плывет в зенит,
в ультрамарин. Мы видим в бинокль отсюда
перл, сверкающую деталь.
Мы слышим: что-то вверху звенит,
как разбивающаяся посуда,
как фамильный хрусталь…
Что в остатке?
А ничего.
Дневник. Исписанная фломастером белая рубашка. У нас выпускники на последнем звонке в школе пишут друг другу на рубашках пожелания. Будь счастлив, пишут они, будь счастлива. Будь счастлив, будь счастлива…
Крымов дал последний звонок.
Кода.
Но, собственно, никто и не обещал, что будет радостно.
А вот 13-летняя Анна Франк верила, что будет, и никогда в этом не сомневалась.
«Театрал» поздравляет режиссера с юбилеем, желает ему энергии, оптимизма и новых успешных премьер!
Ну вот – выпало нам большое театральное счастье.
Новый, с пылу с жару, спектакль великого Крымова «Записки сумасшедших». Первая гастроль. И первый показ на театральной сцене. В Риге вынужденно играли в каком-то ангаре, что ли. Ну, площадка такая. На сцене Латвийского национального театра сыграть не дали – попросили удалиться в последний момент.
Крымов говорит: «Я в Латвии гость. Я пришел в гости, а мне говорят – посидите не в гостиной, а на кухне. Мы вам чай туда перенесем. Ну, хорошо. А что делать? Я-то, правда, оделся для гостиной. Ладно, переоденусь для кухни. Я не сужу хозяев. Хотя у меня есть об этом какое-то мнение. Но я его держу при себе».
В общем, в Риге не дали, а в Тбилиси дали.
«Успех» – слишком слабое слово, чтобы описать, что творилось в эти два дня в Грибоедовском.
Город гудел, билеты разлетелись за несколько дней, страждущие звонили, не переставая, с единственной просьбой: «Пустите постоять!» Телефоны раскалились, и сотрудники Грибоедовского перестали отвечать на звонки.
Мне доводилось видеть в нашем зале и биток, и перебиток. Но на этот раз…Какое там яблоко! Иголку было не воткнуть. Зрители сидели на ступеньках, на полу, стояли вдоль стен. На приставных стульях послушно сидели самые знаменитые персоны, которым не досталось лишнего билетика.
Кстати, о персонах. Вроде бы сегодня в России делят граждан на уехавших и неуехавших, но – факт налицо – в Тбилиси на спектакль пришли и те, и эти. Ряшенцев, Цискаридзе, Парфенов, Ургант, Солодников… И все обнимались, улыбались, перешучивались, фотографировались и вместе радовались…
Спектакль смотрели сосредоточенно (по-другому Крымова и не посмотришь). В особые моменты тишина стояла такая, что даже не звенела. Если бы в зале пролетела муха, она бы оглушила всех.
Реагировали тонко, моментально.
Режиссерские находки, как всегда, изумительные – такого способа освоения сценического пространства и экрана, по-моему, пока еще не было.
Хрусталь и сталь Чулпан Хаматовой (мне уже доводилось писать об этом, и я убеждаюсь, что не ошиблась).
Грандиозный Максим Суханов. О, он как очень немногие умеет играть, как говорил Туминас, «кому-то третьему, тому, о ком сказано: там, где двое-трое, там и я среди вас».
Играть небесам, которые, как известно, следят за нашею игрой.
Большущий, как баобаб, Суханов и крохотная, как лепесток, Хаматова. Хрипловатый баритон и звенящее сопрано. А вот ведь – извольте изумляться – золотая гармония, петелька-крючочек в самом классическом воплощении.
Аплодировали густо, долго, благодарно. Создатели театрального чуда уходили со сцены не под смолкающие аплодисменты, а под несмолкающие овации.
Инсценировка Дмитрия Крымова полна реминисценций и ассоциаций.
Вот и меня переполняют реминисценции и ассоциации.
Записки сумасшедших. Но никаких сумасшедших на сцене не было. «Я не то что схожу с ума, но устал за лето…» Два обыкновенных уставших потерянных изгнанника в обыкновенном безумном мире. Нашем с вами мире, сегодняшнем.
«И мне часто кажется: я – никто, вода, текущая в решето… Но должен признать, к своему стыду: я не знаю, куда я иду. Думаю, что иду в Царство Теней. Иногда – скользя, спотыкаясь. Но такова стезя».
На экране, за экраном, перед экраном, одновременно и там, и тут… Где мы? Господи, где же мы?
«Я зову без голоса, пучинам отданный. Родина, услышь меня, услышь мя, родина…» Не слышит.
Сознание и подсознание поменялись местами. Поток подсознания. Поток Персеид. Звездная пыль воспоминаний и несбывшихся надежд.
Жизнь-то прошла, словно и не жил.
Будущего нет. Глядим в прошлое. А в прошлом – только потери и утраты. И мечты, которым не суждено сбыться. И все сто последних китайских предупреждений – в прошлом. Сто первого не будет. И все последние шансы изменить судьбу – в прошлом. Еще одного последнего шанса тоже не будет.
Понимаете, все время кажется, что это «как бы вчерашний день… Еще не замер смех, струятся слезы, пятно чернил не стерто со стола…» Но нет! Нет. Уже «истлевают пламенные письма, исподтишка меняются портреты…» И самое страшное тоже уже наступило: «мы сознаем, что не могли б вместить то прошлое в границы нашей жизни».
Жизнь как сплошной гештальт, который невозможно закрыть.
«Он знать хотел всё от и до, но не добрался он, не до… Ни до догадки, ни до дна, не докопался до глубин. И ту, которая одна, недолюбил. Смешно, не правда ли, смешно? А он спешил — недоспешил. Осталось недорешено всё то, что он недорешил».
Мы не отдохнем. И неба в алмазах не увидим. И никогда в Москву не вернемся. И оскорбленному чувству уголок не найдем.
И трое бедолаг из пьесы Сиблейраса «Ветер шумит в тополях» никогда не взберутся на холм с тополями, где можно замереть, разглядывая горизонт, и ветер будет трепать тебе волосы, и ты будешь счастлив…
Под конец Суханов надевает балетную лебединую пачку. Прямая цитата. Поклон Туминасу и спектаклю «Ветер шумит в тополях».
Вот оно как закольцевалось.
«Да, наши герои – отверженные люди, лишенные, брошенные, преданные, всеми забытые. Потому-то и возникает этот мир иллюзий жизни и ее полноты. Хоть и держится он на очень хрупких основаниях».
Это Крымов о «Записках…»? Нет, это Туминас о «Ветре…»
Крути, гениальный Суханов, свои 32 медвежьих фуэте в финале. Лети, черный ворон! Сверкай своим кружевом лебединым! Вейся над моею головой!
И в кружеве этом, сродни звезде,
сверкая, скованная морозом,
инеем, в серебре,
опушившем перья, птица плывет в зенит,
в ультрамарин. Мы видим в бинокль отсюда
перл, сверкающую деталь.
Мы слышим: что-то вверху звенит,
как разбивающаяся посуда,
как фамильный хрусталь…
Что в остатке?
А ничего.
Дневник. Исписанная фломастером белая рубашка. У нас выпускники на последнем звонке в школе пишут друг другу на рубашках пожелания. Будь счастлив, пишут они, будь счастлива. Будь счастлив, будь счастлива…
Крымов дал последний звонок.
Кода.
Но, собственно, никто и не обещал, что будет радостно.
А вот 13-летняя Анна Франк верила, что будет, и никогда в этом не сомневалась.
