У Санкт-Петербургского Молодёжного театра на Фонтанке тройные юбилеи вписаны в генокод. В 1980-м родился сам театр, в 1950-м – Семён Спивак, вставший к штурвалу этого ковчега, а в 1995-м – его актёрско-режиссёрская мастерская в тогдашнем ЛГИТМИКе, ставшая для Молодёжного эликсиром молодости и вдохновения. Внушительные даты предполагают некое подведение итогов, пусть и промежуточное. Но этим здесь заниматься не любят. Предпочитают строить планы на будущее.
В искусстве, в отличие от математики или физики, число – это только число. Совокупность цифр, за которыми может стоять жизнь, полная поисков и открытий, побед и тактических отступлений, разочарований и… новых очарований. С Санкт-Петербургским Молодёжным театром на Фонтанке именно так и происходит. Его судьба достойна восхищения, поскольку творцами её стали люди не просто талантливые и самоотверженные, но созидатели милостью божией.
Когда в 1980-м году режиссёр Владимир Малыщицкий встал у колыбели Молодёжного, на его счету уже было два созданных театра – в маленьком посёлке Никель Мурманской области, и в ленинградском институте инженеров железнодорожного транспорта, который очень быстро был возведён искушёнными театралами в ранг «малой Таганки». Строить с нуля было призванием Владимира Афанасьевича. Он вдохнул жизнь в заброшенный сарай в Измайловской саду, где некогда располагался один из самых любимых ленинградцами катков. Новорожденный театр, не имевший ни кулис, ни занавеса, ни даже сцены в привычно-подиумном смысле, открылся спектаклем «Сто братьев Бестужевых» по пьесе Бориса Голлера.
Ликвидировав «четвёртую стену», режиссёр заставлял зрителей стать не наблюдателями, а участниками происходящего на сцене. Что бы ни ставил Малыщицкий – Володина, Айтматова или Кондратьева – это всегда был разговор глаза в глаза, на пределе искренности и с полным сознанием ответственности за каждое произнесённое со сцены слово. Его театр выдирался из жёстких рамок «правильности», и это дорого ему обошлось. Но и в разлуке со своим детищем, Мылыщицкий не отступил от своего кредо ни на йоту. И не сломался, создав ещё два театра. Однако самый счастливый жребий выпал всё-таки Молодёжному.
В 1983 году туда пришёл Ефим Падве. Пришёл из Малого драматического, где всё уже было им отлажено, всё работало как морской хронометр, по которому можно без опаски сверять курс к намеченной цели. Но ему нужно было сломать заданный курс и начать всё с начала. Падве был режиссёром иной генетики. Острая, разящая, материализованная публицистика, столь близкая Малыщицкому, была не его стихией. Его влекли невесомые психологические материи, которые нужно разобрать нить за нитью, чтобы увидеть скрытые под их покровом душевные тайники. Ефим Падве был мастером, живущим в трагическом противоречии гамлетовского накала, но, как и Владимир Малыщицкий, свято верил в необходимость говорить со зрителем о самом главном – о звёздном небе над ним и о нравственном законе внутри него. Его первой работой в Молодёжном стала инсценировка по «Игроку» Достоевского, последней – вампиловская «Утиная охота». В 1989 Ефим Михайлович неожиданно для всех отказался от руководства Молодёжным театром, но назвал того, кто сможет повести этот корабль дальше. И не ошибся в выборе.
Режиссёрский почерк Семёна Спивака – это тонкое психологическое кружево в соединении с искрометной театральностью. Молодой постановщик сумел подняться на мостик терзаемого бурями корабля по трапу, наведённому его предшественниками. «Легко говорить о глубоком – вот задача, которую я ставлю и себе, и артистам – признаётся Спивак. – Непременно легко. И светло. Это очень трудно. Потому мы и репетируем долго – добиваемся вот этой лёгкости. Гораздо проще на серьёзную тему говорить с показной тяжеловесностью. Таких театров много и это – их путь. А у нас иной внутренний девиз». И Молодёжный следует ему неукоснительно.
«Подставить зрителю плечо!» – именно в этом видит Семён Спивак предназначение театра. Да, никакой, даже самый талантливый и проникновенный спектакль не станет панацеей от всех бед и страданий, но должен быть нитью Ариадны, ухватившись за которую душа сможет выбраться к свету из мрака отчаяния и безнадёги. В юности перед Спиваком стоял выбор – изобразительное искусство или театральное. Победил театр, потому, что живопись дело одинокое – художнику очень редко выпадает возможность увидеть, как «общаются» между собой его картина и зритель. Другое дело театр. Без диалога со зрителем, ведущегося на равных, его не существует. Первый режиссёрский опыт – спектакль «Старая Верона» по мотивам «Ромео и Джульетты» в любительском театре-клубе «Суббота» – позволил Спиваку с математической точностью вывести «формулу», по которой он работает всю жизнь: зритель приходит на спектакль, чтобы увидеть на сцене себя и понять что-то про свою жизнь такое, о чём прежде даже не подозревал.
В Молодёжный театр на Фонтанке Спивак пришёл, имея за плечами опыт работы в Театре имени Ленинского комсомола и Театре имени Ленсовета. Но главным его багажом был Молодой театр при Ленконцерте, существовавший на самой окраине города, что нисколько не останавливало публику, стремившуюся туда как корабли на маяки родной гавани. Теперь их курс лежал на набережную реки Фонтанки. Спивак из тех режиссёров, для которых театр – не место работы, а дом, который каждый день нужно наполнять теплом, светом, мечтами и надеждами, а главное – беречь от всяческой скверны.
Не секрет, что труппа Молодежного пополняется почти исключительно выпускниками мастерской Спивака в РГИСИ. Студенты уже на первом курсе выходят в спектаклях, впитывают атмосферу этого дома. Испытание на прочность выдерживают не все. Зато дипломные спектакли включаются в репертуар, некоторые, подобно «Крикам из Одессы» остаются в нём на десятилетия. Молодёжный – театр авторский. Театр личного высказывания, рождающегося здесь и сейчас в ответ на то, что принято называть вызовом времени. На вопрос, как строится репертуар, Семён Яковлевич отвечает лукавой улыбкой: «По вдохновению, которое есть некое безумие в здоровом смысле слова. Это слышание чего-то, о чём большинству догадаться невозможно. Думаю, художник не должен сидеть и рассуждать, какую бы сегодня начать картину. У меня нет замыслов уровня «хочу поставить «Гамлета». Читая очередную пьесу, я просто жду внутреннего щелчка – оно! А щёлкает только в том случае, когда внезапно понимаешь – это про нас сегодняшних. И совершенно не важно, когда именно написана пьеса – вчера или пятьсот лет назад. Настоящий театр – всегда про сегодня».
В искусстве, в отличие от математики или физики, число – это только число. Совокупность цифр, за которыми может стоять жизнь, полная поисков и открытий, побед и тактических отступлений, разочарований и… новых очарований. С Санкт-Петербургским Молодёжным театром на Фонтанке именно так и происходит. Его судьба достойна восхищения, поскольку творцами её стали люди не просто талантливые и самоотверженные, но созидатели милостью божией.
Когда в 1980-м году режиссёр Владимир Малыщицкий встал у колыбели Молодёжного, на его счету уже было два созданных театра – в маленьком посёлке Никель Мурманской области, и в ленинградском институте инженеров железнодорожного транспорта, который очень быстро был возведён искушёнными театралами в ранг «малой Таганки». Строить с нуля было призванием Владимира Афанасьевича. Он вдохнул жизнь в заброшенный сарай в Измайловской саду, где некогда располагался один из самых любимых ленинградцами катков. Новорожденный театр, не имевший ни кулис, ни занавеса, ни даже сцены в привычно-подиумном смысле, открылся спектаклем «Сто братьев Бестужевых» по пьесе Бориса Голлера.
Ликвидировав «четвёртую стену», режиссёр заставлял зрителей стать не наблюдателями, а участниками происходящего на сцене. Что бы ни ставил Малыщицкий – Володина, Айтматова или Кондратьева – это всегда был разговор глаза в глаза, на пределе искренности и с полным сознанием ответственности за каждое произнесённое со сцены слово. Его театр выдирался из жёстких рамок «правильности», и это дорого ему обошлось. Но и в разлуке со своим детищем, Мылыщицкий не отступил от своего кредо ни на йоту. И не сломался, создав ещё два театра. Однако самый счастливый жребий выпал всё-таки Молодёжному.
В 1983 году туда пришёл Ефим Падве. Пришёл из Малого драматического, где всё уже было им отлажено, всё работало как морской хронометр, по которому можно без опаски сверять курс к намеченной цели. Но ему нужно было сломать заданный курс и начать всё с начала. Падве был режиссёром иной генетики. Острая, разящая, материализованная публицистика, столь близкая Малыщицкому, была не его стихией. Его влекли невесомые психологические материи, которые нужно разобрать нить за нитью, чтобы увидеть скрытые под их покровом душевные тайники. Ефим Падве был мастером, живущим в трагическом противоречии гамлетовского накала, но, как и Владимир Малыщицкий, свято верил в необходимость говорить со зрителем о самом главном – о звёздном небе над ним и о нравственном законе внутри него. Его первой работой в Молодёжном стала инсценировка по «Игроку» Достоевского, последней – вампиловская «Утиная охота». В 1989 Ефим Михайлович неожиданно для всех отказался от руководства Молодёжным театром, но назвал того, кто сможет повести этот корабль дальше. И не ошибся в выборе.
Режиссёрский почерк Семёна Спивака – это тонкое психологическое кружево в соединении с искрометной театральностью. Молодой постановщик сумел подняться на мостик терзаемого бурями корабля по трапу, наведённому его предшественниками. «Легко говорить о глубоком – вот задача, которую я ставлю и себе, и артистам – признаётся Спивак. – Непременно легко. И светло. Это очень трудно. Потому мы и репетируем долго – добиваемся вот этой лёгкости. Гораздо проще на серьёзную тему говорить с показной тяжеловесностью. Таких театров много и это – их путь. А у нас иной внутренний девиз». И Молодёжный следует ему неукоснительно.
«Подставить зрителю плечо!» – именно в этом видит Семён Спивак предназначение театра. Да, никакой, даже самый талантливый и проникновенный спектакль не станет панацеей от всех бед и страданий, но должен быть нитью Ариадны, ухватившись за которую душа сможет выбраться к свету из мрака отчаяния и безнадёги. В юности перед Спиваком стоял выбор – изобразительное искусство или театральное. Победил театр, потому, что живопись дело одинокое – художнику очень редко выпадает возможность увидеть, как «общаются» между собой его картина и зритель. Другое дело театр. Без диалога со зрителем, ведущегося на равных, его не существует. Первый режиссёрский опыт – спектакль «Старая Верона» по мотивам «Ромео и Джульетты» в любительском театре-клубе «Суббота» – позволил Спиваку с математической точностью вывести «формулу», по которой он работает всю жизнь: зритель приходит на спектакль, чтобы увидеть на сцене себя и понять что-то про свою жизнь такое, о чём прежде даже не подозревал.
В Молодёжный театр на Фонтанке Спивак пришёл, имея за плечами опыт работы в Театре имени Ленинского комсомола и Театре имени Ленсовета. Но главным его багажом был Молодой театр при Ленконцерте, существовавший на самой окраине города, что нисколько не останавливало публику, стремившуюся туда как корабли на маяки родной гавани. Теперь их курс лежал на набережную реки Фонтанки. Спивак из тех режиссёров, для которых театр – не место работы, а дом, который каждый день нужно наполнять теплом, светом, мечтами и надеждами, а главное – беречь от всяческой скверны.
Не секрет, что труппа Молодежного пополняется почти исключительно выпускниками мастерской Спивака в РГИСИ. Студенты уже на первом курсе выходят в спектаклях, впитывают атмосферу этого дома. Испытание на прочность выдерживают не все. Зато дипломные спектакли включаются в репертуар, некоторые, подобно «Крикам из Одессы» остаются в нём на десятилетия. Молодёжный – театр авторский. Театр личного высказывания, рождающегося здесь и сейчас в ответ на то, что принято называть вызовом времени. На вопрос, как строится репертуар, Семён Яковлевич отвечает лукавой улыбкой: «По вдохновению, которое есть некое безумие в здоровом смысле слова. Это слышание чего-то, о чём большинству догадаться невозможно. Думаю, художник не должен сидеть и рассуждать, какую бы сегодня начать картину. У меня нет замыслов уровня «хочу поставить «Гамлета». Читая очередную пьесу, я просто жду внутреннего щелчка – оно! А щёлкает только в том случае, когда внезапно понимаешь – это про нас сегодняшних. И совершенно не важно, когда именно написана пьеса – вчера или пятьсот лет назад. Настоящий театр – всегда про сегодня».
