Владислав Наставшев представил свой второй спектакль в Театре Вахтангова – премьеру «Идиота» по роману Достоевского. Роль князя Мышкина исполнил Константин Белошапка, Настасьи Филипповны — Анна Дубровская, Аглаи Епанчиной — Полина Рафеева, а Парфена Рогожина сыграл Павел Юдин.
С одной стороны, зритель видит пространство с привычным интерьером какой-нибудь случайной комнаты, а с другой — неестественные цвета и формы. Высохшие доски и дерево, яркие зеленые и розовые пятна, напоминающие отравленную химикатами или радиацией землю. И облака дыма, которые на самом деле больше отсылают к синему адскому пламени, а не беззаботному пасмурному небу. Такая мрачная картина создает впечатление, будто Наставшев переносит место действия из Петербурга в чистилище или даже ад. Интересно, что режиссер делает из своих героев таких же зрителей: сцена разделена на две части, меньшая из которых имеет несколько кресел. Таким образом, любой герой может понаблюдать за происходящим «адом» со стороны и задаться вопросами: ад ли это, или сон? Приступ эпилепсии, охвативший не только Мышкина, но и остальных? Может, самая настоящая реальность со всеми ее грехами и кошмарами? Герой-участник отыгрывает видение героя-зрителя, а затем все меняется. Каждая версия имеет право на существование и в каждой из них, наверняка, присутствует доля правды.
Благодаря музыке и деталям — «еже» на пульте управления, звонящем смартфоне — роман предстает в модернизированном виде, что является своего рода адаптацией и попыткой привлечь внимание современного человека к многовековым спорам о любви, жертвенности и всепрощении. Наставшев отказывается от некоторых каноничных религиозных сцен (как, например, ладони Мышкина на лице Рогожина в знак прощения за убийство Настасьи Филипповны), но прибегает к художественности: князь, будто Христос, сошедший с полотна, лежит в одной набедренной повязке и подсвечивается. В противовес ему становится Аглая-кукла, а фоном мелодия, наводящая ужас. Музыкальное сопровождение помогает хотя бы немного разобраться, в бреду ты или реальности, даже если эта реальность — ад с кричащими и беснующимися героями. Так, стихотворение Пушкина «Жил на свете рыцарь бедный...» превращается в песню и отлично коррелирует с Дон Кихотом — да, Мышкина не только идиотом обзывают. Все это усиливает происходящий бред: своими действиями герои делают из нездорового, но чистосердечного человека ещё более глубокого идиота. Теперь никому нельзя верить и отличать истину, только музыка и детали подсказывают, где выдумка разума.
Постановка Наставшева — свежий взгляд на классическое произведение, при этом не лишенное сложных идей Достоевского. Напротив, режиссер делает акцент на тех вещах, которые читателю были либо незаметны, либо вовсе недоступны. Звуки, игра света и герои-зрители, пытающиеся — как и мы с вами — разобраться в себе, отличить правду от иллюзий и не сгореть в собственном кошмаре.
С одной стороны, зритель видит пространство с привычным интерьером какой-нибудь случайной комнаты, а с другой — неестественные цвета и формы. Высохшие доски и дерево, яркие зеленые и розовые пятна, напоминающие отравленную химикатами или радиацией землю. И облака дыма, которые на самом деле больше отсылают к синему адскому пламени, а не беззаботному пасмурному небу. Такая мрачная картина создает впечатление, будто Наставшев переносит место действия из Петербурга в чистилище или даже ад. Интересно, что режиссер делает из своих героев таких же зрителей: сцена разделена на две части, меньшая из которых имеет несколько кресел. Таким образом, любой герой может понаблюдать за происходящим «адом» со стороны и задаться вопросами: ад ли это, или сон? Приступ эпилепсии, охвативший не только Мышкина, но и остальных? Может, самая настоящая реальность со всеми ее грехами и кошмарами? Герой-участник отыгрывает видение героя-зрителя, а затем все меняется. Каждая версия имеет право на существование и в каждой из них, наверняка, присутствует доля правды.
Благодаря музыке и деталям — «еже» на пульте управления, звонящем смартфоне — роман предстает в модернизированном виде, что является своего рода адаптацией и попыткой привлечь внимание современного человека к многовековым спорам о любви, жертвенности и всепрощении. Наставшев отказывается от некоторых каноничных религиозных сцен (как, например, ладони Мышкина на лице Рогожина в знак прощения за убийство Настасьи Филипповны), но прибегает к художественности: князь, будто Христос, сошедший с полотна, лежит в одной набедренной повязке и подсвечивается. В противовес ему становится Аглая-кукла, а фоном мелодия, наводящая ужас. Музыкальное сопровождение помогает хотя бы немного разобраться, в бреду ты или реальности, даже если эта реальность — ад с кричащими и беснующимися героями. Так, стихотворение Пушкина «Жил на свете рыцарь бедный...» превращается в песню и отлично коррелирует с Дон Кихотом — да, Мышкина не только идиотом обзывают. Все это усиливает происходящий бред: своими действиями герои делают из нездорового, но чистосердечного человека ещё более глубокого идиота. Теперь никому нельзя верить и отличать истину, только музыка и детали подсказывают, где выдумка разума. Постановка Наставшева — свежий взгляд на классическое произведение, при этом не лишенное сложных идей Достоевского. Напротив, режиссер делает акцент на тех вещах, которые читателю были либо незаметны, либо вовсе недоступны. Звуки, игра света и герои-зрители, пытающиеся — как и мы с вами — разобраться в себе, отличить правду от иллюзий и не сгореть в собственном кошмаре.