«Усадьба Ланиных» – первый спектакль, который поставил молодой Вахтангов, еще в Студенческой студии при МХТ, его режиссерский дебют – и провал. После за эту пьесу Бориса Зайцева – импрессиониста в прозе, председателя Союза русских писателей и журналистов за рубежом, Нобелевского лауреата – никто не брался. Но Алексей Бородин рискнул (и не только как культуртрегер, открывающий не растиражированные тексты): «Сцена РАМТа и есть моя усадьба Ланиных», – признается он в изданном к премьере буклете.
«Шиллеровский дух»
Эта усадьба в спектакле-завещании (а премьера в РАМТе не без оснований претендует именно на этот статус) – сама по себе действующее лицо. Место, где ускоряется пульс и резко подскакивает «температура» эмоций, где «круговерть» влюбленностей затягивает всех и делает абсолютно зависимыми. Здесь правит «шиллеровский дух». А это, по Алексею Бородину, – антитеза мелкотравчатой рутинной жизни. То, что будит желание выпрыгнуть из монотонной обыденности и переключиться со «спящего», энергосберегающего режима на режим интенсивного проживания каждого дня – наполнить себя волнением. В пространство усадьбы оно врывается, как порыв ветра, «выдох» грозы, от которого развевается, высоко взлетает белый тюль. Точно так же летает по сцене 16-летняя Наташа (Анастасия Волынская) – единственная, кто не прячет в себе «пульсацию» чувств. Она – сама неуспокоенность. Она все время в движении, как будто вытанцовывает свою любовную тягу к отчему. Эта её подвижность – внешняя и внутренняя – оттеняет сдержанность всех остальных, немножко тургеневских, немножко чеховских участников «многоходовки» – в разыгранной за час сорок «партии» будет не пять пудов любви, как в пьесах Антона Павловича, а все десять.
Любовь на pianissimo
Решимость отойти от обмелевших отношений – и нырнуть на глубину – здесь берет верх над уже зрелыми, семейными людьми. И все-таки Алексей Бородин просил актеров «прижать, убрать, спрятать в себе эту пружину» – никакой экзальтации в манере игры нет, несмотря на то что в пьесе – очень много высокопарных слов, на томик любовной лирики хватит. Причем Борис Зайцев обошёлся без подтекстов – здесь всё на поверхности, всё прямолинейно, даже слишком. Но и эта неестественность, эта риторичность «ретушируется» благодаря очень аккуратным интонациям. И, конечно же, зонам молчания Евгения Редько – именно его герой, идеалист Тураев, транслирует мысль о том, что важнее любить, чем быть любимым. Много лет он носит в себе чувство к замужней Елене (Анна Тараторкина), дочери старика Ланина – понимает, что перспектив никаких. И принимает это, потому что убежден: «не одному себе принадлежит человек», надо и в несчастье быть «выше себя, выше счастья». Он просто всегда рядом, как ангел-хранитель.
И начинается спектакль с того, как Тураев запускает белого воздушного змея… Потому что в усадьбе Ланиных есть «антигравитация»: здесь можно оторваться от того, что «заземляет» в быте, держит в тесных рамках и не дает внутренней свободе проявить себя. Потому что сюда можно сбежать от предчувствия катастрофы, от нарастающей тревоги, от «сумеречного» времени – и найти свет. Потому что это пространство – аналог театрального дома.
Сияние Атлантиды
Не случайно художник Максим Обрезков выстроил на сцене фасад исторического здания РАМТа и открыл дальнюю стену, которая помнит прошлые поколения людей театра, держит их «заряд». Портик с колоннами здесь вырос тоже как напоминание о гении места, о Театральной площади. Но еще – об ушедшей эпохе, о потерянной России: Первая мировая, революция, эмиграция… Разрыв преемственности, сбой культурного кода. От вырубленных вишневых садов остались только сухие ветки. Под ногами – выжженная земля и пепел памяти. Вокруг – призрачный, рассеянный свет. Иногда кажется, что он проходит сквозь толщу темной воды – и едва касается обитателей Атлантиды. Иногда напоминает слабый утренний свет в старом, темном и пустом еще храме с очень высокими сводами. А иногда льется так, что, кажется, в самом деле, проснулось весеннее солнце – и сцена наполняется воздухом. Но все равно она остается монохромной, всех оттенков серого – как будто тень будущих больших потрясений уже висит над всеми. Еще немного – и «не будет больше никогда такой усадьбы, таких людей, такого общения…»
Энергия молодости
«Жаль ведь уходить-то…», – говорит старик Ланин (Андрей Бажин). Он точно знает, что это лето – последнее, и спешит жить: окружает себя людьми, которым очень не хватает любовных «кавардаков», и создает условия, чтобы они случились. Зазывает к себе молодежь – девушки и юноши здесь летают, как рой белых мотыльков. А хозяин усадьбы любуется их недолговечной красотой, их беготней, играми, танцами – тем самым «броуновским движением», без которого Алексей Бородин не мыслит театра. Играет, как мальчик и провокатор (с дочерью и будущим зятем – крутит и вертит их, прежде чем благословить). Заряжается энергией молодости и делится своим «зарядом» – всем, что аккумулировало в себе это место силы. Ланин, как и сам режиссер, по сути, передает новым поколениям свой завет – все испытания принимать с достоинством, без заламывания рук, и не сбрасывать со счетов, «не выносить за скобки» свою частную жизнь даже в самые темные времена. Не позволять себе «законсервироваться» ни при каких обстоятельствах. «На них следует смотреть как на неизбежное, может быть, собственное отражение или тень», как говорили «чинари» в 20-х годах прошлого века. Эти люди искусства, обреченные на «вычитание» из новой российской действительности, были убеждены, что «никто никогда не жил ни для себя, ни для других, все жили для одного – для трепета». В усадьбе Ланиных он возникает независимо от того, счастливо или нет складываются личные отношения, сходятся или навсегда расходятся люди. В конце концов, «горе и радость являются полюсами жизни, она, как шар, крутится – и постоянно эти полюса сменяют друг друга» – так что и то, и другое в равной мере священно, как убеждает забытая пьеса Зайцева и очень своевременная премьера Бородина.
«Шиллеровский дух»
Эта усадьба в спектакле-завещании (а премьера в РАМТе не без оснований претендует именно на этот статус) – сама по себе действующее лицо. Место, где ускоряется пульс и резко подскакивает «температура» эмоций, где «круговерть» влюбленностей затягивает всех и делает абсолютно зависимыми. Здесь правит «шиллеровский дух». А это, по Алексею Бородину, – антитеза мелкотравчатой рутинной жизни. То, что будит желание выпрыгнуть из монотонной обыденности и переключиться со «спящего», энергосберегающего режима на режим интенсивного проживания каждого дня – наполнить себя волнением. В пространство усадьбы оно врывается, как порыв ветра, «выдох» грозы, от которого развевается, высоко взлетает белый тюль. Точно так же летает по сцене 16-летняя Наташа (Анастасия Волынская) – единственная, кто не прячет в себе «пульсацию» чувств. Она – сама неуспокоенность. Она все время в движении, как будто вытанцовывает свою любовную тягу к отчему. Эта её подвижность – внешняя и внутренняя – оттеняет сдержанность всех остальных, немножко тургеневских, немножко чеховских участников «многоходовки» – в разыгранной за час сорок «партии» будет не пять пудов любви, как в пьесах Антона Павловича, а все десять.
Любовь на pianissimoРешимость отойти от обмелевших отношений – и нырнуть на глубину – здесь берет верх над уже зрелыми, семейными людьми. И все-таки Алексей Бородин просил актеров «прижать, убрать, спрятать в себе эту пружину» – никакой экзальтации в манере игры нет, несмотря на то что в пьесе – очень много высокопарных слов, на томик любовной лирики хватит. Причем Борис Зайцев обошёлся без подтекстов – здесь всё на поверхности, всё прямолинейно, даже слишком. Но и эта неестественность, эта риторичность «ретушируется» благодаря очень аккуратным интонациям. И, конечно же, зонам молчания Евгения Редько – именно его герой, идеалист Тураев, транслирует мысль о том, что важнее любить, чем быть любимым. Много лет он носит в себе чувство к замужней Елене (Анна Тараторкина), дочери старика Ланина – понимает, что перспектив никаких. И принимает это, потому что убежден: «не одному себе принадлежит человек», надо и в несчастье быть «выше себя, выше счастья». Он просто всегда рядом, как ангел-хранитель.
И начинается спектакль с того, как Тураев запускает белого воздушного змея… Потому что в усадьбе Ланиных есть «антигравитация»: здесь можно оторваться от того, что «заземляет» в быте, держит в тесных рамках и не дает внутренней свободе проявить себя. Потому что сюда можно сбежать от предчувствия катастрофы, от нарастающей тревоги, от «сумеречного» времени – и найти свет. Потому что это пространство – аналог театрального дома.Сияние Атлантиды
Не случайно художник Максим Обрезков выстроил на сцене фасад исторического здания РАМТа и открыл дальнюю стену, которая помнит прошлые поколения людей театра, держит их «заряд». Портик с колоннами здесь вырос тоже как напоминание о гении места, о Театральной площади. Но еще – об ушедшей эпохе, о потерянной России: Первая мировая, революция, эмиграция… Разрыв преемственности, сбой культурного кода. От вырубленных вишневых садов остались только сухие ветки. Под ногами – выжженная земля и пепел памяти. Вокруг – призрачный, рассеянный свет. Иногда кажется, что он проходит сквозь толщу темной воды – и едва касается обитателей Атлантиды. Иногда напоминает слабый утренний свет в старом, темном и пустом еще храме с очень высокими сводами. А иногда льется так, что, кажется, в самом деле, проснулось весеннее солнце – и сцена наполняется воздухом. Но все равно она остается монохромной, всех оттенков серого – как будто тень будущих больших потрясений уже висит над всеми. Еще немного – и «не будет больше никогда такой усадьбы, таких людей, такого общения…»
Энергия молодости«Жаль ведь уходить-то…», – говорит старик Ланин (Андрей Бажин). Он точно знает, что это лето – последнее, и спешит жить: окружает себя людьми, которым очень не хватает любовных «кавардаков», и создает условия, чтобы они случились. Зазывает к себе молодежь – девушки и юноши здесь летают, как рой белых мотыльков. А хозяин усадьбы любуется их недолговечной красотой, их беготней, играми, танцами – тем самым «броуновским движением», без которого Алексей Бородин не мыслит театра. Играет, как мальчик и провокатор (с дочерью и будущим зятем – крутит и вертит их, прежде чем благословить). Заряжается энергией молодости и делится своим «зарядом» – всем, что аккумулировало в себе это место силы. Ланин, как и сам режиссер, по сути, передает новым поколениям свой завет – все испытания принимать с достоинством, без заламывания рук, и не сбрасывать со счетов, «не выносить за скобки» свою частную жизнь даже в самые темные времена. Не позволять себе «законсервироваться» ни при каких обстоятельствах. «На них следует смотреть как на неизбежное, может быть, собственное отражение или тень», как говорили «чинари» в 20-х годах прошлого века. Эти люди искусства, обреченные на «вычитание» из новой российской действительности, были убеждены, что «никто никогда не жил ни для себя, ни для других, все жили для одного – для трепета». В усадьбе Ланиных он возникает независимо от того, счастливо или нет складываются личные отношения, сходятся или навсегда расходятся люди. В конце концов, «горе и радость являются полюсами жизни, она, как шар, крутится – и постоянно эти полюса сменяют друг друга» – так что и то, и другое в равной мере священно, как убеждает забытая пьеса Зайцева и очень своевременная премьера Бородина.
