В октябре-ноябре в театре «У Никитских ворот» состоятся три премьеры русских мюзиклов «Душечка», «Попрыгунья» и «Анна на шее», объединенных в один общий проект Марка Розовского «Чехов. Женщины. Триптих» по рассказам Антона Павловича Чехова. Это уже не первая совместная работа Марка Розовского, Максима Дунаевского и поэта Юрия Ряшенцева. В 1978 году они создали музыкальный приключенческий телефильм «Д’Артаньян и три мушкетёра» по роману Александра Дюма. Спустя 46 лет они вновь объединились, чтобы создать новый проект. «Театрал» пообщался с актрисой, играющей главную роль в мюзикле «Попрыгунья», Викторией Корляковой.
– Виктория, как вы сами оцениваете вашу героиню?
– Я считаю ее несчастным существом, моя героиня без двойного дна. Это чистый человек, оказавшийся не готовым ко взрослой жизни. Она инфантильна, к тому же сильно обожглась, и есть надежда, во всяком случае в нашем спектакле, на то, что она поменяется, повзрослеет. Но это, увы, только самом конце.
– Ольга действительно полюбила Рябовского?
– Нет, это было лишь увлечением. Таким ярким, страстным увлечением, которое обречено на провал. Это нормально. Увлечения, как правило не перерастают в серьёзную любовь.
– Вас можно назвать примой театра «У Никитских ворот»?
– Я – актриса, которая играет главные разноплановые роли. Мне интересно, как на этот мюзикл отреагирует зритель. Поймёт ли, почувствует ли он тот тонкий юмор, который там есть. Когда ты читаешь рассказы Чехова, поражаешься, как все тонко передано, смешно, узнаваемо и не пошло. Читаешь и думаешь, какая же у нас сильная литература!
– Чехов оправдывал вашу героиню?
– Почему-то принято считать, что Дымов – мученик и страдалец. Подразумевалось, что главный герой, тот который пострадал. Дымов – далеко не идеален. У Чехова, как известно, все герои дуальны, они сильные и слабые, хорошие и плохие. Я считаю Дымова слишком мягкотелым, наряду с тем, что он великий врач. Нечего было отпускать жену с другим мужчиной, нечего было называть ее «мамочкой». Ну, ударь ты кулаком по столу, выскажи своё мнение, разгони гостей, если уж узнал об измене, выясни отношения. А он всё в себе, всё в себе. Ну, вот и доигрался…
– Вы какая актриса – театральная или киношная?
- Я не люблю это разделять, я хорошая театральная актриса, но при этом умею переключать свой организм, свои средства самовыражения и быть гармоничной в кадре на крупном плане.
– А что вам самой больше нравится – играть характерные роли на сцене или сниматься в кино?
– Мне нравится и то, и другое. Просто это требует разного подхода. В театре, например, я играю роли, которые никогда не сыграю в кино, во всяком случае, в ближайшее время, здесь есть возможность раскрыть свой темперамент. Сцена – это контакт со зрителем, и можно себе позволить на полную катушку раскрыть свой потенциал. В кино – более тонкое и аккуратное существование. Я люблю яркие формы в кино, но, увы, их мало используют в настоящее время.
– Что вы вкладываете в понятие «яркие формы»?
– Приведу в пример сериал «Райцентр» режиссера Данилы Чащина, моего земляка. Это такая форма существования, такая игра, манера, жанр, где все актеры работают на полную катушку. Я такое существование в кадре очень люблю. Некая тарантиновщина. Режиссеры на такое редко решаются. Я бы хотела себя в этом попробовать, мне кажется, у меня это хорошо получится.
– Личность режиссёра для вас важна?
– Я должна ему доверять. Если я чувствую, что режиссёр сам не уверен в том, что делает, не знает, чего хочет, мне работать гораздо сложнее. Это всегда чувствуется, и в этом случае я сразу понимаю, что тут мне придётся выплывать самой.
– Были ли случаи в вашей жизни, когда, почувствовав непрофессионализм, вы вынуждены были уйти?
– Нет, так я не делала никогда. Я всегда пытаюсь сохранить со всеми нормальные, бесконфликтные отношения и сделать свою работу хорошо. Я, к сожалению, так и не закончила режиссерский факультет Тюменского государственного института культуры, но училась какое-то время там же, где и Данил Чащин, поэтому сама могу иногда простоить себе рисунок роли, но когда есть режиссёр, у которого своё видение и оно не совпадает с моим, я своего «внутреннего» режиссера отключаю.
– Что говорит ваш «внутренний режиссер», когда вы работаете с художественным руководителем театра «У Никитских ворот» Марком Розовским?
– Я благодарна Марку Григорьевичу за то, что он меня взял и сразу без оглядки на опыт дал самые роскошные роли. Я о таком везении никогда не слышала. Пришла совсем молодая актриса и ей, как по волшебству достались главные роли в таких культовых спектаклях, как «История лошади», «Роман о девочках», «Анна Каренина», «Трамвай «Желание». Я считаю, это подарком судьбы. И это еще не все. Марк Григорьевич никогда не зажимает меня в какие-то актерские рамки. Я с ним могу спорить. И он не только слышит меня, но и часто говорит: «Хорошо. Делай так, как тебе удобно. Я тебе доверяю». Так бывает, естественно, не всегда, иногда он говорит: «Нет, я всё-таки считаю, что здесь должно быть так». После этого я начинаю спорить, сопротивляться, но потом, как правило понимаю, что он прав.
– Вы помните, как впервые оказались в этом театре?
– Я закончила Школу-студию МХАТ, и значительное количество моих однокурсников Табаков сразу забрал к себе в театр. Я оказалась среди тех, кого не взяли, и мы вынуждены были показываться в другие театры. Был момент, когда я чуть не оказалась в Вахтанговском театре, Римас Туминас хотел меня взять, но что-то сорвалось. В «Эрмитаж», в Губернский театр тоже были шансы попасть, но надо было проявить наглость, надавить, а я этого не сделала. Тогда мне помог Дмитрий Брусникин, мастер нашего курса, он поговорил с педагогом, который был знаком с Геннадием Викторовичем Хазановым, а Хазанов близкий друг Марка Григорьевича, и одной мне устроили показ. С несколькими мальчиками с курса мы сыграли пару отрывков на Старой сцене театра. Это был Горький «Дети Солнца» и Шекспир «Ричард III», два абсолютно разных образа, первый – комедийный, второй – трагедийный. Потом Марк Григорьевич попросил меня спеть. После этого, мне кажется, он растаял и сказал: «Мы берём тебя на роль Вязопурихи из «Истории лошади», это прямо твоя роль».
– А первую роль в кино помните?
– Это было ужасно. Я еще тогда была студенткой Дмитрия Брусникина, он снимал сериал «Закон и порядок», в котором играли все его студенты. Такая долгая-долгая сериальная эпопея. И у меня там была какая-то маленькая роль, всего две сцены. Я очень волновалась. Тогда у меня ещё были кривые зубы и очки. Честно говоря, я выглядела не очень. Но как-то так оттарабанила две сцены, получила пять тысяч рублей, что по тем временам для меня было колоссальными деньгами и купила себе пуховик на зиму. До сих пор помню этот красный пуховик, цвет – вырви глаз…
– В
– Виктория, как вы сами оцениваете вашу героиню?
– Я считаю ее несчастным существом, моя героиня без двойного дна. Это чистый человек, оказавшийся не готовым ко взрослой жизни. Она инфантильна, к тому же сильно обожглась, и есть надежда, во всяком случае в нашем спектакле, на то, что она поменяется, повзрослеет. Но это, увы, только самом конце.
– Ольга действительно полюбила Рябовского?
– Нет, это было лишь увлечением. Таким ярким, страстным увлечением, которое обречено на провал. Это нормально. Увлечения, как правило не перерастают в серьёзную любовь.
– Вас можно назвать примой театра «У Никитских ворот»?
– Я – актриса, которая играет главные разноплановые роли. Мне интересно, как на этот мюзикл отреагирует зритель. Поймёт ли, почувствует ли он тот тонкий юмор, который там есть. Когда ты читаешь рассказы Чехова, поражаешься, как все тонко передано, смешно, узнаваемо и не пошло. Читаешь и думаешь, какая же у нас сильная литература!
– Чехов оправдывал вашу героиню?
– Почему-то принято считать, что Дымов – мученик и страдалец. Подразумевалось, что главный герой, тот который пострадал. Дымов – далеко не идеален. У Чехова, как известно, все герои дуальны, они сильные и слабые, хорошие и плохие. Я считаю Дымова слишком мягкотелым, наряду с тем, что он великий врач. Нечего было отпускать жену с другим мужчиной, нечего было называть ее «мамочкой». Ну, ударь ты кулаком по столу, выскажи своё мнение, разгони гостей, если уж узнал об измене, выясни отношения. А он всё в себе, всё в себе. Ну, вот и доигрался…
– Вы какая актриса – театральная или киношная?
- Я не люблю это разделять, я хорошая театральная актриса, но при этом умею переключать свой организм, свои средства самовыражения и быть гармоничной в кадре на крупном плане.
– А что вам самой больше нравится – играть характерные роли на сцене или сниматься в кино?
– Мне нравится и то, и другое. Просто это требует разного подхода. В театре, например, я играю роли, которые никогда не сыграю в кино, во всяком случае, в ближайшее время, здесь есть возможность раскрыть свой темперамент. Сцена – это контакт со зрителем, и можно себе позволить на полную катушку раскрыть свой потенциал. В кино – более тонкое и аккуратное существование. Я люблю яркие формы в кино, но, увы, их мало используют в настоящее время.
– Что вы вкладываете в понятие «яркие формы»?
– Приведу в пример сериал «Райцентр» режиссера Данилы Чащина, моего земляка. Это такая форма существования, такая игра, манера, жанр, где все актеры работают на полную катушку. Я такое существование в кадре очень люблю. Некая тарантиновщина. Режиссеры на такое редко решаются. Я бы хотела себя в этом попробовать, мне кажется, у меня это хорошо получится.
– Личность режиссёра для вас важна?
– Я должна ему доверять. Если я чувствую, что режиссёр сам не уверен в том, что делает, не знает, чего хочет, мне работать гораздо сложнее. Это всегда чувствуется, и в этом случае я сразу понимаю, что тут мне придётся выплывать самой.
– Были ли случаи в вашей жизни, когда, почувствовав непрофессионализм, вы вынуждены были уйти?
– Нет, так я не делала никогда. Я всегда пытаюсь сохранить со всеми нормальные, бесконфликтные отношения и сделать свою работу хорошо. Я, к сожалению, так и не закончила режиссерский факультет Тюменского государственного института культуры, но училась какое-то время там же, где и Данил Чащин, поэтому сама могу иногда простоить себе рисунок роли, но когда есть режиссёр, у которого своё видение и оно не совпадает с моим, я своего «внутреннего» режиссера отключаю.
– Что говорит ваш «внутренний режиссер», когда вы работаете с художественным руководителем театра «У Никитских ворот» Марком Розовским?
– Я благодарна Марку Григорьевичу за то, что он меня взял и сразу без оглядки на опыт дал самые роскошные роли. Я о таком везении никогда не слышала. Пришла совсем молодая актриса и ей, как по волшебству достались главные роли в таких культовых спектаклях, как «История лошади», «Роман о девочках», «Анна Каренина», «Трамвай «Желание». Я считаю, это подарком судьбы. И это еще не все. Марк Григорьевич никогда не зажимает меня в какие-то актерские рамки. Я с ним могу спорить. И он не только слышит меня, но и часто говорит: «Хорошо. Делай так, как тебе удобно. Я тебе доверяю». Так бывает, естественно, не всегда, иногда он говорит: «Нет, я всё-таки считаю, что здесь должно быть так». После этого я начинаю спорить, сопротивляться, но потом, как правило понимаю, что он прав.
– Вы помните, как впервые оказались в этом театре?
– Я закончила Школу-студию МХАТ, и значительное количество моих однокурсников Табаков сразу забрал к себе в театр. Я оказалась среди тех, кого не взяли, и мы вынуждены были показываться в другие театры. Был момент, когда я чуть не оказалась в Вахтанговском театре, Римас Туминас хотел меня взять, но что-то сорвалось. В «Эрмитаж», в Губернский театр тоже были шансы попасть, но надо было проявить наглость, надавить, а я этого не сделала. Тогда мне помог Дмитрий Брусникин, мастер нашего курса, он поговорил с педагогом, который был знаком с Геннадием Викторовичем Хазановым, а Хазанов близкий друг Марка Григорьевича, и одной мне устроили показ. С несколькими мальчиками с курса мы сыграли пару отрывков на Старой сцене театра. Это был Горький «Дети Солнца» и Шекспир «Ричард III», два абсолютно разных образа, первый – комедийный, второй – трагедийный. Потом Марк Григорьевич попросил меня спеть. После этого, мне кажется, он растаял и сказал: «Мы берём тебя на роль Вязопурихи из «Истории лошади», это прямо твоя роль».
– А первую роль в кино помните?
– Это было ужасно. Я еще тогда была студенткой Дмитрия Брусникина, он снимал сериал «Закон и порядок», в котором играли все его студенты. Такая долгая-долгая сериальная эпопея. И у меня там была какая-то маленькая роль, всего две сцены. Я очень волновалась. Тогда у меня ещё были кривые зубы и очки. Честно говоря, я выглядела не очень. Но как-то так оттарабанила две сцены, получила пять тысяч рублей, что по тем временам для меня было колоссальными деньгами и купила себе пуховик на зиму. До сих пор помню этот красный пуховик, цвет – вырви глаз…
– В
ы – универсальная актриса, из которой можно лепить, что угодно, или все же вы – актриса определенного жанра?
– Нас во МХАТе учили не ломать себя, понимая, что ты не можешь сыграть всё, что возможно. Надо идти, в первую очередь, от себя, от своей органики, от своей пластики. Очень важно чувствовать свой типаж. Конечно, можно его расширить, «расшатать». Я, например, понимаю, что никогда не сыграю в кино некрасивую полную женщину средних лет с неустроенной судьбой или какую-нибудь крестьянку. Мне фактура не позволит это сыграть, никто не поверит. Надо быть здравомыслящим актёром и понимать, что ты можешь, а чего – нет. В театре ещё можно что-то придумать – накладки, на живот, на попу, сделать большую грудь, парик, яркий грим. В кино такое сделать сложнее. В наше время скоростей, всё надо делать быстро. От этого страдает качество, но никому это не важно. Надо сделать быстро, заработать, но при этом в грязь лицом не ударить. Я стараюсь всегда выкладываться по максимуму, и неважно, какие это съёмки – телевидение, канал, платформа, большая, маленькая роль. Я всегда её придумываю и даже на пробы я прихожу уже с продуманным образом и с предложениями. И, кстати, это не всем нравится. Один раз я пришла на пробы, где поправила текст, потому что так было необходимо. Там профессиональная лексика использовалась с ошибками, речь шла о бальных танцах, вот я все и поправила. Пришла и все объяснила: «Извините, но я занималась бальными танцами, я знаю, как надо говорить. Здесь - неправильно, тут – неправильно. Поправим?» Взяла ручку и у них прямо на глазах начала править текст. «Давайте пробовать?» – «Давайте». Один дубль. Говорю: «Давайте ещё дубль». – «Давайте второй дубль». Второй дубль. «Ну, вы хоть что-нибудь скажете мне?» «Ну, вам же режиссёр не нужен», – отвечает мне режиссёр. Было видно, что он сильно обиделся. Тогда я попыталась смягчить ситуацию: «Вы меня извините, наверное, может, я слишком напориста». «Ну, да, есть немного». «Ну, это же лучше, чем если бы я пришла, просто села и ничего не предложила, прочитала текст и все?». – «Ну…» Он внутренне меня конечно понял, просто так получилось, что я оказалась более подготовленной, чем он.
– В результате вас утвердили на эту роль?
- Нет, тишина полная, но они, кажется, так до сих пор и не запустились.
– Как вы внутренне реагируете на отказы после проб?
– Отказы – не самое обидное, бывают и ещё хуже истории, когда тебя уже утвердили, чуть ли не договор подписали, и вдруг в какой-то момент люди молчат и не отвечают на звонки. Ну почему не сказать честно: «Извините, у нас рокировочка, вы нам не подходите». А так сидишь в неведении, ждёшь – когда же договор будем подписывать. А проект уже запустился с другим актёром. Такие ситуации очень обидны.
– Вы плачете из-за несостоявшихся ролей?
– Я рыдаю от несправедливости, от неуважения и отсутствия человечности. Понимаю, что бывает всякое, иногда на режиссера давит продюсер, или режиссёр ошибается, выбрав меня, но почему нельзя сказать честно, объяснить, или позвонить актёру: «Виктория, мы приносим извинения, но вот такая ситуация». Конечно, тоже будет неприятно. Но не так, как если ты узнаешь об этом от третьих лиц. Вот такие ситуации я не люблю. А то, что меня не всегда утверждают на роли – ну, что же делать, работа такая!
– Внешняя красота вам помогает или мешает?
– Мне кажется, что красивая внешность для актрисы скорее плюс, чем минус. Я иногда могу даже текст плохо выучить, но, если прихожу при ярком макияже, продумывая себе заранее образ, то уже произвожу впечатление. Хотя мне иногда говорят, что я слишком красивая, или слишком сильная, или слишком мужиковатая. Я с этим не согласна. Когда я на себя смотрю со стороны, то объективно понимаю, что у меня лицо сложное для нашего кинематографа. Мне, наверное, надо было в Америке родиться или в Европе, я бы там, наверное, нарасхват была. Мое лицо холодное, а иногда бывает мягким и женственным. Всё зависит от макияжа, от укладки, от света, от ракурса.
– Вам предлагали роли в историческом кино?
– С историческими ролями у меня пока не очень складывается. Хотя, мне кажется, я могла бы сыграть какую-нибудь разведчицу с немецкими корнями. У меня был проект о Великой Отечественной войне, где я сыграла комиссаршу, и это было невероятно интересно. Шинели, грязь, земля, сапожищи, никакого макияжа – просто кайф! Мне надоело постоянно быть прибранной и аккуратной, хочется побыть разной.
– Когда вы приезжаете в родную Тюмень, вас там встречают, как звезду?
– Там все заняты своими делами. Тюмень разрослась, стала почти столицей. Это уже совсем не та провинция, которая была, когда я там жила в детстве. Тюмень – богатый, успешный город. Не думаю, что меня там считают звездой. В школе, где я училась какое-то время висела моя фотография на стенде – «Наши звёзды», сейчас этого нет.
– Поначалу в Москве у вас был комплекс провинциалки?
– У меня был комплекс отличницы, а вот комплекса провинциалки у меня не было. Я жуткая перфекционистка, постоянно собой недовольна. Я самый строгий критик для себя самой. Я съедаю себя изнутри, иногда доходит до того, что из-за этого я физически болею несколько дней.
– Что или кто в такие моменты возвращает вам уверенность в себе?
– Яркое событие обычно это перебивает, какое-нибудь утверждение в кино, или в сериал. И тогда я говорю себе: «Ну, ладно, ладно, не такая уж я плохая актриса, утвердили же».
– У вас актерская семья, муж – известный актер Максим Стоянов, это помогает или мешает?
– Мой муж – успешный актёр, но мы прежде всего – мужчина и женщина. Нам с ним ни к чему конкурировать, хотя объективно у него карьера продвигается куда быстрее, лучше и легче. В нашей профессии, как известно, мужчинам-актёрам легче. Их меньше, да к тому же он ещё брутальный, а такие в актерской среде – на вес золота. Поэтому Максим нарасхват. И я этому только рада. У него непростая судьба. Он был и боксёр, и строитель, и даже прорабом на стройке успел поработать. Максим родом из Приднестровья, из страны, которая официально не признана никакими государствами, поэтому он пробивался через тернии. Сейчас, к счастью, у него всё прекрасно, он очень востребован, но так было не всегда. У меня тоже всё хорошо. Но я знаю, что могу больше. И я работаю над этим.
– Насколько мнение мужа для вас важно?
– Я сама себе самый строгий критик, но на втором месте стоит мнение мужа. Он критично относится к себе, ну и к моим работам тоже. Поэтому мне проще его не приглашать на премьеры, что я и делаю (улыбается).
– Как вы относитесь к его работам в кино?
– Мне конечно же не всё нравится, но я стараюсь максимально тактично высказывать свое мнение, в основном я его хвалю. И это обосновано, большая часть его работ очень профессиональна.
– Максим Стоянов – исключительно киношный актер?
– Какое -то время назад он работал во МХАТе у Олега Павловича Табакова, но там ему не давали развернуться, не было хороших ролей, в основном – либо массовка, либо какие-то эпизоды. И всё это постепенно пришло к тому, что с ним не продлили контракт, а у него как раз пошла вверх карьера в кино и, он начал набирать обороты.
– У вас никогда не было мысли тоже уйти из театра?
– Нет, такого я даже представить не могу. Я без театра не проживу. Для меня это очень важная часть жизни. Это сильно отличается от кино. Для меня это своего рода допинг. Я люблю именно этот театр, мой любимый театр «У Никитских ворот». Муж меня часто спрашивает: «Зачем ты туда ходишь? Что ты там делаешь, ведь ты уже всё там сыграла. Чего тебе еще не хватает?» А я недавно для себя сформулировала ответ на этот вопрос: «Я себя чувствую здесь свободной. Я здесь творю. Если у меня не всегда получается творить в кино, то здесь это всегда возможно.
– Принято считать, что актриса-женщина – чуть больше, чем женщина, а актёр-мужчина– чуть меньше, чем актёр, в вашей семье это ощущается?
– Мой муж по характеру нетипичный актёр. Он и сам, кстати, актёров не очень любит. У него отсутствует самолюбование, он не зациклен на своей личности, на своём глубоком, интересном внутреннем мире. Он не занимается самокопанием. Максим – настоящий мужик – от земли, от сохи. Он очень простой, прямой, честный. Мой муж не любит юлить. Из-за этого у него случаются некоторые проблемы в актерской среде. Если бы я его увидела на улице, я бы подумала, что это какой-то простой рабочий. Кстати, его часто спрашивают, как будто не верят: «А вы точно актёр?»
– Почему вы вышли замуж за актера?
– Я его не выбирала, это он меня выбрал. Максим долго меня обхаживал, и я сдалась.
– За годы работы актрисой вы стали более пробивной, чем в начале пути?
– Этого я не знаю, но наглости во мне точно нет. Я могу в какой-то момент натянуть на себя маску и сыграть такую наглую всезнающую актрису, люди на это ведутся, но это у меня быстро заканчивается.
В детстве я была застенчивой девочкой, а еще некрасивой и закомплексованной. Я стеснялась даже здороваться со одноклассниками, входя в школу. Была дико зажатой. До сих не понимаю, как я себя пересилила и пошла в театральную студию. Наверное, меня туда потянула внутренняя природа, это произошло как-то подсознательно. Потому, что мне надо было расслабиться. Мои одноклассники в Тюмени до сих пор удивляются, как я оказалась в этой профессии. Никто не верил, что я буду актрисой, даже родители и бабушка. Мне все говорили: «Какая ты актриса? Ты что?!» Мне кажется, что та застенчивая девочка до сих пор сидит у меня внутри. Кстати, она мне иногда мешает.
Я цепенею перед хамством. Если со мной начинают себя вести по-хамски, я не могу ответить тем же, просто столбенею и не могу защититься. У меня недавно такое было на проекте.
– В какие моменты это проявляется?
– Когда я сталкиваюсь с сильными, мощными по энергетике людьми, чаще они бывают актерами, я зажимаюсь. Они не хамят, а разговаривают с тобой так, как будто ты никто, будто ты пустое место.
Сначала я была открыта с этими людьми, полна предложений и энтузиазма, а потом вдруг наткнулась на стену и не поняла – это что? Шутка? Почему он так себя ведёт? А когда это продолжилось, я закрылась. В таких ситуациях моя природа закрывается, моя органика перестает существовать, и я впадаю в жуткий зажим. Ничего не могу ответить. Не могу защитить себя. Вообще никак.
– Когда что-то происходит единожды, это можно назвать случайностью, когда дважды – это уже система. Как вы это объясняете себе?
– Этот тип мужчин мне чем-то напоминает моего папу. Они всегда ведут себя одинаково. Они – закрытые, загруженные, производят впечатление умных и жутко не любят женщин. Мне тяжело работать с такими людьми. Я не могу абстрагироваться. Мне важно быть в хороших отношениях со своими коллегами, не люблю ссориться, не люблю конфликты.
– Откровенные сцены на площадке даются не просто?
– Я обожаю целоваться и раздеваться в кадре. Я как будто преодолеваю свои слабости, и это какой-то акт очищения. Я переживаю катарсис и от этого мне очень круто. Не знаю, можно ли назвать это мазохизмом, но это что-то волнующее от открытости и незащищённости.
– А в жизни вы тоже открыты и незащищены?
– Я довольно закрыта в жизни. Я с детства ощущаю других людей и мир, как потенциальных врагов, которые могут наброситься. Как угрозу. Хотя они могут быть милыми, но… А вдруг в какой-то момент они перестанут быть милыми? И я всё время готова к обороне.
– Как вам кажется, почему вас Табаков не взял, а Розовский разглядел?
– У нас был всего один показ Табакову, в конце четвёртого курса, где я должна была тоже показываться. И прямо перед моим отрывком Табаков остановил показ и сказал: «Всё. Спасибо. Больше не надо». Я жутко тогда рыдала, мне было очень обидно. Да что же это такое? Я приехала в Москву поступать в Школу-студию, вдохновившись Табаковым. Я его боготворила, очень хотела с ним работать, но не получилось. Сейчас думаю, что, наверное, это к счастью. Мне бы там никогда не дали такие роли, как здесь.
– Розовский кто для вас?
– Крёстный папа. Он дал мне кучу классных, шикарных ролей и сказал: «Работай!»
– Нас во МХАТе учили не ломать себя, понимая, что ты не можешь сыграть всё, что возможно. Надо идти, в первую очередь, от себя, от своей органики, от своей пластики. Очень важно чувствовать свой типаж. Конечно, можно его расширить, «расшатать». Я, например, понимаю, что никогда не сыграю в кино некрасивую полную женщину средних лет с неустроенной судьбой или какую-нибудь крестьянку. Мне фактура не позволит это сыграть, никто не поверит. Надо быть здравомыслящим актёром и понимать, что ты можешь, а чего – нет. В театре ещё можно что-то придумать – накладки, на живот, на попу, сделать большую грудь, парик, яркий грим. В кино такое сделать сложнее. В наше время скоростей, всё надо делать быстро. От этого страдает качество, но никому это не важно. Надо сделать быстро, заработать, но при этом в грязь лицом не ударить. Я стараюсь всегда выкладываться по максимуму, и неважно, какие это съёмки – телевидение, канал, платформа, большая, маленькая роль. Я всегда её придумываю и даже на пробы я прихожу уже с продуманным образом и с предложениями. И, кстати, это не всем нравится. Один раз я пришла на пробы, где поправила текст, потому что так было необходимо. Там профессиональная лексика использовалась с ошибками, речь шла о бальных танцах, вот я все и поправила. Пришла и все объяснила: «Извините, но я занималась бальными танцами, я знаю, как надо говорить. Здесь - неправильно, тут – неправильно. Поправим?» Взяла ручку и у них прямо на глазах начала править текст. «Давайте пробовать?» – «Давайте». Один дубль. Говорю: «Давайте ещё дубль». – «Давайте второй дубль». Второй дубль. «Ну, вы хоть что-нибудь скажете мне?» «Ну, вам же режиссёр не нужен», – отвечает мне режиссёр. Было видно, что он сильно обиделся. Тогда я попыталась смягчить ситуацию: «Вы меня извините, наверное, может, я слишком напориста». «Ну, да, есть немного». «Ну, это же лучше, чем если бы я пришла, просто села и ничего не предложила, прочитала текст и все?». – «Ну…» Он внутренне меня конечно понял, просто так получилось, что я оказалась более подготовленной, чем он.
– В результате вас утвердили на эту роль?
- Нет, тишина полная, но они, кажется, так до сих пор и не запустились.
– Как вы внутренне реагируете на отказы после проб?
– Отказы – не самое обидное, бывают и ещё хуже истории, когда тебя уже утвердили, чуть ли не договор подписали, и вдруг в какой-то момент люди молчат и не отвечают на звонки. Ну почему не сказать честно: «Извините, у нас рокировочка, вы нам не подходите». А так сидишь в неведении, ждёшь – когда же договор будем подписывать. А проект уже запустился с другим актёром. Такие ситуации очень обидны.
– Вы плачете из-за несостоявшихся ролей?
– Я рыдаю от несправедливости, от неуважения и отсутствия человечности. Понимаю, что бывает всякое, иногда на режиссера давит продюсер, или режиссёр ошибается, выбрав меня, но почему нельзя сказать честно, объяснить, или позвонить актёру: «Виктория, мы приносим извинения, но вот такая ситуация». Конечно, тоже будет неприятно. Но не так, как если ты узнаешь об этом от третьих лиц. Вот такие ситуации я не люблю. А то, что меня не всегда утверждают на роли – ну, что же делать, работа такая!
– Внешняя красота вам помогает или мешает?
– Мне кажется, что красивая внешность для актрисы скорее плюс, чем минус. Я иногда могу даже текст плохо выучить, но, если прихожу при ярком макияже, продумывая себе заранее образ, то уже произвожу впечатление. Хотя мне иногда говорят, что я слишком красивая, или слишком сильная, или слишком мужиковатая. Я с этим не согласна. Когда я на себя смотрю со стороны, то объективно понимаю, что у меня лицо сложное для нашего кинематографа. Мне, наверное, надо было в Америке родиться или в Европе, я бы там, наверное, нарасхват была. Мое лицо холодное, а иногда бывает мягким и женственным. Всё зависит от макияжа, от укладки, от света, от ракурса.
– Вам предлагали роли в историческом кино?
– С историческими ролями у меня пока не очень складывается. Хотя, мне кажется, я могла бы сыграть какую-нибудь разведчицу с немецкими корнями. У меня был проект о Великой Отечественной войне, где я сыграла комиссаршу, и это было невероятно интересно. Шинели, грязь, земля, сапожищи, никакого макияжа – просто кайф! Мне надоело постоянно быть прибранной и аккуратной, хочется побыть разной.
– Когда вы приезжаете в родную Тюмень, вас там встречают, как звезду?
– Там все заняты своими делами. Тюмень разрослась, стала почти столицей. Это уже совсем не та провинция, которая была, когда я там жила в детстве. Тюмень – богатый, успешный город. Не думаю, что меня там считают звездой. В школе, где я училась какое-то время висела моя фотография на стенде – «Наши звёзды», сейчас этого нет.
– Поначалу в Москве у вас был комплекс провинциалки?
– У меня был комплекс отличницы, а вот комплекса провинциалки у меня не было. Я жуткая перфекционистка, постоянно собой недовольна. Я самый строгий критик для себя самой. Я съедаю себя изнутри, иногда доходит до того, что из-за этого я физически болею несколько дней.
– Что или кто в такие моменты возвращает вам уверенность в себе?
– Яркое событие обычно это перебивает, какое-нибудь утверждение в кино, или в сериал. И тогда я говорю себе: «Ну, ладно, ладно, не такая уж я плохая актриса, утвердили же».
– У вас актерская семья, муж – известный актер Максим Стоянов, это помогает или мешает?
– Мой муж – успешный актёр, но мы прежде всего – мужчина и женщина. Нам с ним ни к чему конкурировать, хотя объективно у него карьера продвигается куда быстрее, лучше и легче. В нашей профессии, как известно, мужчинам-актёрам легче. Их меньше, да к тому же он ещё брутальный, а такие в актерской среде – на вес золота. Поэтому Максим нарасхват. И я этому только рада. У него непростая судьба. Он был и боксёр, и строитель, и даже прорабом на стройке успел поработать. Максим родом из Приднестровья, из страны, которая официально не признана никакими государствами, поэтому он пробивался через тернии. Сейчас, к счастью, у него всё прекрасно, он очень востребован, но так было не всегда. У меня тоже всё хорошо. Но я знаю, что могу больше. И я работаю над этим.
– Насколько мнение мужа для вас важно?
– Я сама себе самый строгий критик, но на втором месте стоит мнение мужа. Он критично относится к себе, ну и к моим работам тоже. Поэтому мне проще его не приглашать на премьеры, что я и делаю (улыбается).
– Как вы относитесь к его работам в кино?
– Мне конечно же не всё нравится, но я стараюсь максимально тактично высказывать свое мнение, в основном я его хвалю. И это обосновано, большая часть его работ очень профессиональна.
– Максим Стоянов – исключительно киношный актер?
– Какое -то время назад он работал во МХАТе у Олега Павловича Табакова, но там ему не давали развернуться, не было хороших ролей, в основном – либо массовка, либо какие-то эпизоды. И всё это постепенно пришло к тому, что с ним не продлили контракт, а у него как раз пошла вверх карьера в кино и, он начал набирать обороты.
– У вас никогда не было мысли тоже уйти из театра?
– Нет, такого я даже представить не могу. Я без театра не проживу. Для меня это очень важная часть жизни. Это сильно отличается от кино. Для меня это своего рода допинг. Я люблю именно этот театр, мой любимый театр «У Никитских ворот». Муж меня часто спрашивает: «Зачем ты туда ходишь? Что ты там делаешь, ведь ты уже всё там сыграла. Чего тебе еще не хватает?» А я недавно для себя сформулировала ответ на этот вопрос: «Я себя чувствую здесь свободной. Я здесь творю. Если у меня не всегда получается творить в кино, то здесь это всегда возможно.
– Принято считать, что актриса-женщина – чуть больше, чем женщина, а актёр-мужчина– чуть меньше, чем актёр, в вашей семье это ощущается?
– Мой муж по характеру нетипичный актёр. Он и сам, кстати, актёров не очень любит. У него отсутствует самолюбование, он не зациклен на своей личности, на своём глубоком, интересном внутреннем мире. Он не занимается самокопанием. Максим – настоящий мужик – от земли, от сохи. Он очень простой, прямой, честный. Мой муж не любит юлить. Из-за этого у него случаются некоторые проблемы в актерской среде. Если бы я его увидела на улице, я бы подумала, что это какой-то простой рабочий. Кстати, его часто спрашивают, как будто не верят: «А вы точно актёр?»
– Почему вы вышли замуж за актера?
– Я его не выбирала, это он меня выбрал. Максим долго меня обхаживал, и я сдалась.
– За годы работы актрисой вы стали более пробивной, чем в начале пути?
– Этого я не знаю, но наглости во мне точно нет. Я могу в какой-то момент натянуть на себя маску и сыграть такую наглую всезнающую актрису, люди на это ведутся, но это у меня быстро заканчивается.
В детстве я была застенчивой девочкой, а еще некрасивой и закомплексованной. Я стеснялась даже здороваться со одноклассниками, входя в школу. Была дико зажатой. До сих не понимаю, как я себя пересилила и пошла в театральную студию. Наверное, меня туда потянула внутренняя природа, это произошло как-то подсознательно. Потому, что мне надо было расслабиться. Мои одноклассники в Тюмени до сих пор удивляются, как я оказалась в этой профессии. Никто не верил, что я буду актрисой, даже родители и бабушка. Мне все говорили: «Какая ты актриса? Ты что?!» Мне кажется, что та застенчивая девочка до сих пор сидит у меня внутри. Кстати, она мне иногда мешает.
Я цепенею перед хамством. Если со мной начинают себя вести по-хамски, я не могу ответить тем же, просто столбенею и не могу защититься. У меня недавно такое было на проекте.
– В какие моменты это проявляется?
– Когда я сталкиваюсь с сильными, мощными по энергетике людьми, чаще они бывают актерами, я зажимаюсь. Они не хамят, а разговаривают с тобой так, как будто ты никто, будто ты пустое место.
Сначала я была открыта с этими людьми, полна предложений и энтузиазма, а потом вдруг наткнулась на стену и не поняла – это что? Шутка? Почему он так себя ведёт? А когда это продолжилось, я закрылась. В таких ситуациях моя природа закрывается, моя органика перестает существовать, и я впадаю в жуткий зажим. Ничего не могу ответить. Не могу защитить себя. Вообще никак.
– Когда что-то происходит единожды, это можно назвать случайностью, когда дважды – это уже система. Как вы это объясняете себе?
– Этот тип мужчин мне чем-то напоминает моего папу. Они всегда ведут себя одинаково. Они – закрытые, загруженные, производят впечатление умных и жутко не любят женщин. Мне тяжело работать с такими людьми. Я не могу абстрагироваться. Мне важно быть в хороших отношениях со своими коллегами, не люблю ссориться, не люблю конфликты.
– Откровенные сцены на площадке даются не просто?
– Я обожаю целоваться и раздеваться в кадре. Я как будто преодолеваю свои слабости, и это какой-то акт очищения. Я переживаю катарсис и от этого мне очень круто. Не знаю, можно ли назвать это мазохизмом, но это что-то волнующее от открытости и незащищённости.
– А в жизни вы тоже открыты и незащищены?
– Я довольно закрыта в жизни. Я с детства ощущаю других людей и мир, как потенциальных врагов, которые могут наброситься. Как угрозу. Хотя они могут быть милыми, но… А вдруг в какой-то момент они перестанут быть милыми? И я всё время готова к обороне.
– Как вам кажется, почему вас Табаков не взял, а Розовский разглядел?
– У нас был всего один показ Табакову, в конце четвёртого курса, где я должна была тоже показываться. И прямо перед моим отрывком Табаков остановил показ и сказал: «Всё. Спасибо. Больше не надо». Я жутко тогда рыдала, мне было очень обидно. Да что же это такое? Я приехала в Москву поступать в Школу-студию, вдохновившись Табаковым. Я его боготворила, очень хотела с ним работать, но не получилось. Сейчас думаю, что, наверное, это к счастью. Мне бы там никогда не дали такие роли, как здесь.
– Розовский кто для вас?
– Крёстный папа. Он дал мне кучу классных, шикарных ролей и сказал: «Работай!»