Он севастополец, а это значит: море, мыс Фиолент, бескрайняя степь, а вокруг из посторонних звуков только стрекот кузнечиков и шепот ковыля. Став актёром Театра Моссовета, он служит здесь уже 38 лет. Иуда из рок-оперы «Иисус Христос суперзвезда» сделал его самого суперзвездой. На счету Валерия Яременко сорок ролей, и каждое его появление на сцене вызывает интерес. В недавней премьере «Тартюф» он сыграл Оргона.
– С тех пор как Мольер написал свою комедию, вот уже 5 веков, все задаются вопросом, как Оргон мог не понять, что из себя представляет Тартюф?
– Признаюсь, я уже задумывался над тем, а почему бы в моём послужном списке не появиться мольеровскому Оргону – этакому милому, простодушному простачку, говорящему в рифму и принимающему всё и всех на веру? Именно таким мне и представлялся этот, хорошо известный театральной публике, классический персонаж. Так я и думал до того дня, пока мы не приступили к нашим репетициям. Полной неожиданностью для меня стала та новость, что это вовсе и не комедия в стихах, а самый что ни на есть трагифарс, да ещё и в прозаическом изложении, а мой герой не так уж прост и однозначен. Наоборот... Это довольно-таки смышлёный человек, вопреки здравому смыслу, рискнувший жениться на молодой женщине, несмотря на весьма солидную разницу в возрасте... И чем больше я блуждал в лабиринте скрытной души Оргона, тем явственней превращался в жёсткого и властного домостроя, человека эгоцентричного и замкнутого, в чьей голове зреет некий изощрённый план, разгадать который никому из близкого окружения не под силу.
Ну и как вам начало? ... Заинтригованы? Если да, то вы и есть наш потенциальный зритель, которому будет небезынтересно узнать: «Какую же роль в этой опасной игре мой персонаж отводит Тартюфу?»
Не буду открывать все карты, опасаясь обесценить интригу. Намекну лишь на то, что Тартюф в моссоветовской версии – это тот Джокер, с которого мой Оргон начинает и завершает свою игру. Кто выиграл, кто проиграл – решит уважаемая публика, внимательно следящая за ходом стремительно меняющихся событий.
– Сыну почему он не верит и выгоняет его из дома?
– Мой Оргон неплохо владеет собой. Со своим наследником внешне он абсолютно спокоен; старается выглядеть и холодным, и рассудочным, и сдержанным... Правда это не всегда удаётся с дочерью. Отсюда его нервные срывы и потеря контроля над собой.
Что касается не отличающегося большим умом сына, то его выдворение из дому носит больше характер устранения с игрового поля того, кто может помешать ходу игры, затеянной хозяином дома.
– А, у вас какие отношения были с отцом?
– Наши отношения были прекрасные и достойные. Мой отец был моряком гражданского флота. Вспоминаю с каким азартом мы с братом рвались в порт встречать нашего сильного и смелого супергероя. Мы поднимались по трапу на борт настоящего корабля, заглядывая во всевозможные корабельные отсеки. Для нас, севастопольских мальчишек, это были незабываемые приключения.
Отец был мужественным, красивым человеком. Когда он приходил в школу на родительское собрание в джинсах, в рубашке заграничного покроя, мамы моих одноклассников всегда отмечали его харизматичность и безупречный вкус. Да и нас, своих сыновей, он одевал «по-модному». Мы не по рассказам знали, что такое джинсы, фото-майки, жвачки, но при этом никогда не были избалованными лоботрясами.
Помню как-то отец очень внятно и доходчиво объяснил, что у нашей дорогой и любимой мамы болят руки от холодной воды и, когда он уходит в рейс, то мы с братом остаёмся главными её помощниками. Конечно же, его слова были нами услышаны. В то время, когда наша семья проживала в доме с печным отоплением, на меня, как на старшего, возлагалась обязанность растопить печь и титан для того, чтобы нагреть воду. Так что лет с одиннадцати я уже отрабатывал навыки печника, чем очень гордился.
С раннего детства я был очарован запахом моря, цветущего миндаля, горькой полыни, мелодикой морского прибоя. Став старше, открыл для себя красоту мыса Фиолент. Я знал те относительно безопасные тропинки, по которым мы, местные любители экстрима, могли бы спуститься к морю, нарушив спокойствие потревоженных нами птиц и цикад, прервавших свои звонкие песни, уединиться от посторонних глаз, оказавшись наедине с природой...
– Плавать научил папа?
– Плавать меня научил дедушка. Он был рыбаком и вовремя оккупации Севастополя, несмотря на строжайший запрет, ночью выходил ловить рыбу. Именно он и спасал от голода свою семью, родных и близких. У нас была своя лодка «Галочка», названная в честь его младшей дочери, моей тёти, которая живёт в Севастополе и по сей день. Как-то мы вышли с ним в море, и он столкнул меня с лодки. Я барахтался, захлёбывался, но плавать научился.
Отец в моей жизни сыграл достойную роль. Провожая меня во взрослую жизнь, он произнёс слова, которые я запомнил: «Постарайся, сынок, прожить свою жизнь так, чтобы твои дети не воспитывались в чужих семьях». Вероятно поэтому к рождению детей я всегда относился серьёзно и ответственно.
– Почему поступали в Днепропетровское училище?
– Родители побоялись отпускать своё дорогое чадо в Москву. Мой неполный учебный год в Днепропетровском училище пролетел как «мимолётное виденье». И вдруг на тебе – мастер нашего курса Виталий Иннокентьевич Ковальский категорично настоял на том, чтобы я всё бросил и пошёл служить в ансамбль Краснознаменного Черноморского флота, для того чтобы после службы я отправился поступать в столичный ВУЗ. Послушал я своего мудрого мастера и вернулся в родной и любимый город-герой Севастополь держать экзамен в профессиональный военный коллектив. Никогда не забуду своё прослушивание в солнечной Ялте в Театре им. Чехова. После того памятного для меня концерта художественный руководитель ансамбля встретил меня тепло и радушно, как будто бы мы были уже давно знакомы, и предложил что-нибудь спеть. Как в тумане я робко приблизился к пианино, ударил по клавишам и проникновенно заголосил: «Прощай любимый город, уходим завтра в море ...»
С того чудного мгновения и началось моё двухгодичное познание тайн хорового пения под бдительным надзором уникального хормейстера Олега Шерстюка. Да, я получил настоящий подарок судьбы – совместить воинскую службу и вокальное образование в легендарном ансамбле КЧФ. Эта была настоящая школа мастерства. Пять раз в неделю мы репетировали по четыре часа, а ведь были ещё концерты, гастроли, увольнительные домой. Время пролетело незаметно и с реальной для меня пользой. После демобилизации, получив уверенность в своих силах, я нырнул в океан творческих
соблазнов нашей красавицы-столицы.
– Когда сформировался ваш, удивительного тембра с небольшой хрипотцой, голос?
– Музыка в нашем доме звучала всегда. Мои родители прекрасно пели, как, впрочем, и бабушка с дедушкой, а также все мои многочисленные родственники, приходящие на наши домашние праздники. Я всегда буду благодарен маме с папой за то, что они подарили мне музыкальное образование. Они сделали всё возможное, чтобы мы с братом достойно отучились в музыкальной школе по классу аккордеона. Именно музыкальная школа помогла мне попасть в детский ансамбль со звонким именем «Юность» при Дворце пионеров, где я занял место в оркестре как аккордеонист, а в летние каникулы уже малым составом «Юности» пел и даже подыгрывал на ионике, во время танцевальных вечеров для всех, кому посчастливилось отдыхать в пионерском лагере «Ласпи». В Днепропетровском музыкально-драматическом училище я также сделал свои первые вокальные шажочки, так что, сложив всё, что успел накопить, я решил это обрушить на московских мэтров из приёмной комиссии.
– В Москве вы поступали во все театральные?
– Не успел дойти только до ВГИКа. До конкурса я был допущен в Шукинское училище и в ГИТИС на актёрский факультет, а также режиссёрский. Встав перед выбором «КУДА ИДТИ?», я прислушался к своей интуиции и сдал документы в деканат режиссёрского факультета, где набиралась и актёрская группа. Так уж вышло, что я оказался в числе последних тринадцати абитуриентов, которых прослушивали замученные и уставшие
педагоги. Уверенный и даже не сомневающийся в своей победе, я стал читал отрывок из «Мастера и Маргариты» – меню ресторана «Грибоедов»: «Стерлядь кусочками, переложенными свежей икрой, яйца-кокотт с шампиньонами, филейчики из дроздов с трюфелями». И вдруг Борис Гаврилович Голубовский, царственно восседающий в центре огромного стола, как стукнет кулаком, да как закричит: «Вы соображаете, что делаете?!!» Я остановился, в глазах у меня потемнело, внутри что-то щёлкнуло и оборвалось: «ВСЁ. КОНЕЦ!» Все были в замешательстве... и абитуриенты, и педагоги... В зале зазвенела щемящая тишина... После долгой, выразительной паузы, во время которой, я перестал дышать, Борис Гаврилович, пронзая меня испепеляющим взглядом, продолжил: «Мы здесь, понимаете ли, с десяти утра сидим голодные, а вы так вкусно описываете такие деликатесы ...» «Нет, не конец, – подумал я, и на моём испуганном лице засияла нервная улыбка. – Это только начало!»
Моим любимым педагогом в институте стал режиссёр Валерий Юрьевич Саркисов, пришедший к нам на второй курс. Я всегда был и остаюсь благодарен ему за всё то, что он мне дал. В дальнейшем я сыграл в четырёх его спектаклях. Самыми значимыми для меня стали роли Смердякова и Кречинского.
– И вот окончен ГИТИС. В какие театры вы отправились на показы?
– Так уж случилось, что, подыгрывая своей однокурснице, я оказался перед самим Марком Анатольевичем Захаровым. В результате мне было сказано, что в текущем репертуаре и в ближайших своих работах он меня не видит, но тем не менее может взять в свой театр, где я буду танцевать в «Юноне». Но сколько это будет длиться, он не знает, и посоветовал всё-таки показаться в другие московские театры, где я смогу играть роли, а не быть украшением массовки. С его стороны это было честно, за что я ему всегда буду благодарен. Следующий показ был в Театре им. Моссовета. В театре, о котором я даже не мечтал. Мне казалось, что для меня это что-то недосягаемое, и – о чудо – меня приняли в труппу академического театра.
– Корифеи театра приняли сразу?
– Сразу принимают всех тепло и радушно. Потом присматриваются и делают выводы. Первую свою заметную роль я сыграл в спектакле «Завтрак с неизвестными». Мне представилась прекрасная возможность оказаться на сцене с моими знаменитыми коллегами, которых я раньше видел лишь в телевизоре и на киноэкране. Ольга Остроумова, Леонид Марков, Георгий Тараторкин, Борис Химичев. Конечно же, нашлись и «доброжелатели», которые мне нашёптывали: «Ой, бедный, бедный... сожрёт тебя Марков». Но Леонид Васильевич оказался совсем не страшным... Это был умнейший человек с невероятным чувством юмора, который подарил мне незабываемые мгновенья и на сцене, и в нашей чудесной зоне закулисья. Если он делал замечания, то отводил меня в сторону, чтобы никто не слышал. Это было деликатно и, конечно же, приправлено тем неподражаемым марковским тоном, который придавал всему сказанному некую эпичность и значимость. Выходя с этим большим артистом на подмостки, я чувствовал себя таким свободным, уверенным в себе и, конечно, невероятно счастливым.
Свои университеты я прошёл в Моссовете, где смотрел спектакли уже моего театра и наблюдал из-за кулис за маститыми коллегами. Ах, какие психологические кружева плели в «Царской охоте» Марков с Тереховой, какая магия исходила от Геннадия Бортникова, какими выразительными средствами обладала Нина Дробышева. А вот с Борисом Владимировичем Ивановым мы были заняты сразу же в нескольких постановках. Он любил шутить со мной. Я выходил из театра и недовольным тоном спрашивал: «А где мой шофёр? Я сколько буду ждать?! – Я уже здесь!» – извиняясь и оправдываясь, отвечал наш дядя Боря (так с любовью его называли в театре). Мы садились в его «Волгу», и он вёз меня на Малую сцену в Хамовниках, пересказывая по дороге столько интересного и познавательного... Это были от всего сердца подаренные мне мастер-классы, ценность которых ощущается с возрастом.
Особое место в моей творческой жизни занял Сергей Юрьевич Юрский, который, можно сказать, взял меня под своё крыло, став для меня наставником. Он утвердил меня на роль Баклушина в спектакле «Не было ни гроша, да вдруг алтын», а затем пригласил в свой спектакль «Провокация», с которым мы часто гастролировали и дружной компанией проводили время. Всё это было незабываемо и волшебно.
В теперь уже моей гримёрке когда-то гримировались, готовились к роли: Любовь Орлова, Николай Мордвинов, Геннадий Бортников, Георгий Жжёнов, Юрий Кузьменков. Когда я сюда первый раз вошёл, у меня дух перехватило, я подумал: «Неужели это происходит со
мной, с тем севастопольским мальчиком, который когда-то мечтал стать актёром».
– У вас было восемь спектаклей, но только девятый «Иисус Христос – суперзвезда» принес вам популярность.
– Я уверен, что именно роль создаёт артиста, тем более если это роль глобальная, масштабная, с ярко выраженной темой. Тогда она позволяет обратить на актёра особое внимание. Когда роль мне интересна, я испытываю истинное счастье, и зритель это не может не почувствовать. Наша рок-опера прозвучала, как мощный музыкальный взрыв. Павел Осипович давно хотел её поставить, ну а когда в театре появилась Ирина Климова, он сказал: «Иуда у нас имеется, вот и Магдалина появилась, теперь осталось лишь пригласить Олега Казанчеева на роль Иисуса».
А я ведь, молодой и глупый, отказывался от роли Иуды. Мне казалось, что вокально я, увы, не потяну. Но все мои сомнения развеял преданный друг, ставший моим наставником и педагогом по вокалу – Наталья Трихлеб. Никогда не забуду её мудрые слова: «Ты запел в микрофон, который усиливает все твои вокальные достоинства и все ошибки, так что меньше ной и больше работай!»
На все мои сомнения Павел Осипович отвечал спокойно и рассудительно: «Валера, у Вас будет много ролей: больших, интересных, запоминающихся, но, помяните моё слово, именно эта роль станет вашей визитной карточкой». Так и случилось.
– Тридцать три года идёт на сцене «Иисус Христос суперзвезда». За это время вы изменились, а изменился ли ваш Иуда?
– Несомненно. Он не только состарился со мной, но и стал мудрее. Конечно, мускулатурой он уже не сможет пленить девичий взор, он уже позабыл, когда в последний раз делал кульбит, но в нём появились такие черты как спокойствие и сосредоточенность. Сегодня я в меньшей степени уделяю внимание внешним украшениям, которыми грешил в молодости. Теперь мне в большей степени интересно проявить внутренний мир своего героя в том гениальном музыкальном материале, в который меня погрузила Судьба.
– Я знала Павла Осиповича как интеллигентного, спокойного, доброжелательного человека, а какой он был в работе?
– Когда на репетициях он иногда переходил на крик, что бывало очень редко, его замечания никогда не были обидными. У меня всё время было ощущение, что он говорит и гладит тебя по голове. Мне кажется, между нами было доверие. Я мог без стеснения показать ему какой-то вариант роли, сделать это без страха быть непонятым. Бывали случаи, что я даже отказывался от ролей в его спектаклях, и он с пониманием принимал мои отказы. Это был прекрасный человек, умеющий прощать.
– Годунов, которого вы сыграли в спектакле «Царство отца и сына», –личность историческая. Про него много чего написано, сыграно. Каков он – ваш Годунов?
– Мой Годунов был тем героем, каким его задумал режиссёр Юрий Иванович Ерёмин, и я с радостью принял такую трактовку роли. Пожалуй, это была единственная работа в моей актёрской практике, когда ещё во время застольного периода было понятно, что спектакль уже есть. Настолько он был подробно разобран и сконструирован. Мой Годунов – человек, про которого можно сказать «из грязи в князи». Он пришёл служкой, а стал правителем, и от него этого никто не ожидал. Мой Годунов расчётлив, своенравен, жесток и чертовски умён.
– Я была на спектакле, когда сломался плафон, и осколки посыпались на пол, зал замер, какой-то зритель уже было рванул на помощь, его остановили: «Это так и задумано!» Вдруг на сцене появляется Годунов, кричит, выбегают два человека, всё убирают – и спектакль идёт дальше. Меня удивила ваша мгновенная реакция.
– Это не плафон – это неверно закреплённые пластмассовые трубы, украшающие наш спектакль. Юрий Иванович вытолкнул меня на сцену и громко прошептал: Сделайте же что-нибудь!» Я вышел и неожиданно для себя, заговорив белым стихом, вызвал слуг, дал им распоряжение всё убрать, при этом ещё подгонял их. Получилось убедительно. Это был один из моих подвигов, которые иногда спонтанно совершает актёр, а зритель остаётся в неведении, предположив, что это, вероятно, так и должно быть.
Однажды на прогоне спектакля «Пространство Теннесси У.», когда Стелла, которую играла Катя Гусева, спускалась к моему Стэнли по столбу, чуть не случилась беда. Монтировщики забыли установить перекладину, за которую актриса должна была ухватиться, и она сорвалась с трёхметровой высоты. Молниеносно сработали рефлексы и некоторые знания, благодаря которым я смог поймать партнёршу и не угробить свои колени. Все ахнули, а из зала раздался трепетный голос Юрия Ивановича: «Браво! Я всегда верил в эти сильные руки... Браво!»
– Мне казалось, что в спектакле «Шекспиргамлет» вам поручат роль Клавдия, но вы сыграли Полония.
– Нет, мне так не казалось. Я предполагал, что эта роль достанется Александру Яцко. Мой Полоний – любящий отец. Эта тема мне и понятна, и близка. Судьба моего персонажа трагична. В этой роли столько боли, скрытой от всех... Мне было радостно и почётно
получить за неё премию Юрия Завадского, а ещё эта роль – рекордсмен в категории ролей, где я умираю. Ведь из всех смертей, которые я прожил на сцене, эта самая долгая.
– Четыре года назад в вашем театре появился новый художественный руководитель Евгений Марчелли, у которого вы уже сыграли в трёх спектаклях. Вы сразу нашли с ним
общий язык?
– У нас было очень смешное знакомство. Каждый актёр приходил к новому художественному руководителю в кабинет и рассказывал о себе, о своих пожеланиях, намереньях. Придя в назначенное время, я сразу понял, что из-за нарушения временного регламента, мне остаётся лишь уповать на опоздание того, кто последует за мной. Когда же наступил мой черёд, я вошёл и только успел представиться, как вдруг двери распахнулись, и в кабинете стало светлей и звонче. Мы вскочили с мест и наши лица озарились самыми почтительными улыбками, ведь нас поприветствовала сама Валентина Илларионовна Талызина. Разумеется, я попрощался, уступил ей место и вышел, не забыв прибавить напоследок, что буду очень рад достойным творческим предложениям. Я счастлив, что эти предложения не заставили себя долго ждать. Скоро мой творческий багаж пополнился ролью Полония, затем Гениального Сыщика и вот совсем недавно Оргоном.
– Не обидно, вы репетируете, ищете зерно роли, выпускаете спектакль, а через некоторое время приходит другой артист и начинает играть с вами в очередь?
– Этому явлению у меня очень простое объяснение. Если артист, играющий со мной в паре, делает что-то интересное, я непременно присмотрюсь к его работе и, может быть, чему-то у него научусь. А если его игра не производит на меня впечатление, то лишний раз потешу своё самолюбие тем, что я-то лучше. Выходя на сцену, я надеваю свою «корону» – сегодня я царь и бог, а завтра приходит другой, и это будет его день. А я в это время смогу царить в каком-нибудь спектакле другого театра или заработать в антрепризе совсем другие деньги, которые, увы, я не получаю в родном и любимом мной театре. Честно говоря, я не понимаю артиста, который категорично настаивает: «Я работаю только в одном составе!» Может быть, это просто боязнь того, что на ком-то другом его корона смотрится как минимум эффектнее?
Театр – это сложная машина, и, если актёр по какой-то причине не может присутствовать на представлении, билеты на которое уже проданы, то, как поётся в известной всем песне, «The Show Mast GoOn!», поэтому я всегда и ратую за несколько составов исполнителей.
– Вас когда-нибудь снимали с роли?
– Случалось и такое... Как-то в начале моего творческого пути в спектакле «Заговор чувств» Валерий Саркисов утвердил меня на роль Кавалерова. Мы проделали большую часть работы и показали руководству театра. Они посмотрели и вынесли свой вердикт: «Ну, это какой-то Маугли, а не интеллигентный рафинированный юноша». И меня сняли с роли. Поначалу было и больно, и обидно, но сработал здравый смысл: «Лучше я сейчас уйду, чем потом придёт зритель и скажет: «Уходи!»
– Меня восхищает та неуёмная страсть, с которой вы работаете. Вы существуете, как оголённый нерв, вы так вкладываетесь в роль, что возникает опасение, что в конце спектакля просто упадёте замертво.
– Однажды я вёл новогодний вечер в Доме кино в образе Деда Мороза. Вдруг вижу, в отдалении стоит женщина и внимательно за мной наблюдает, и тут до меня доходит – да это же Юлия Борисова. Потом она подошла ко мне и подарила несколько слов: «Берегите себя, молодой человек. Не стоит расплёскивать столько энергии, так ведь и умереть можно...»
На сегодняшний день перед вами человек, который постепенно научился распределять свои силы, управлять своими эмоциями, укрощать тот скрытый от посторонних вулкан, который должен просыпаться не стихийно, а только в нужный момент. Я всегда понимал, что на сцене смогу позволить себе то, что непозволительно для меня в реальной жизни. И это прекрасно. Это как вкусить запретный плод и вопреки всему получить индульгенцию.
– Вы человек суеверный?
– Не без этого... Бывали случаи, когда я находится на волосок от смерти. Спектакль «Иисус Христос», я за кулисами в ожидании своего выхода, сижу в кресле напротив зеркала. Вижу – грим потёк, наклоняюсь вперёд, чтобы поправить, и в этот миг со стены срывается крест – массивная конструкция из нашей рок оперы. Спинка стула, на котором я сидел, вдребезги. Я выбегаю на сцену, продолжаю линию своей роли, а в голове начинает звучать отсчёт того времени, которое можно смело назвать новой жизнью.
В спектакле «На бойком месте» на меня упала незакреплённая огромная железная лестница, по которой мы бегаем в той же рок-опере. Я в страхе приседаю, и она, упав на декорацию, стоящую на сцене, останавливается в нескольких сантиметрах над моей буйной головушкой. В такие моменты всплывают мысли о существовании ангелов-хранителей и театральных фантомов, внимательно следящих за нами с колосников.
Выходя на сцену, я никогда не забываю перекреститься на все четыре стороны и обязательно посмотреть вверх, мысленно попросив, у наших ушедших в другую жизнь артистов помощи и защиты, свято веря, что когда-нибудь и я смогу пополнить их священное войско.
– С тех пор как Мольер написал свою комедию, вот уже 5 веков, все задаются вопросом, как Оргон мог не понять, что из себя представляет Тартюф?
– Признаюсь, я уже задумывался над тем, а почему бы в моём послужном списке не появиться мольеровскому Оргону – этакому милому, простодушному простачку, говорящему в рифму и принимающему всё и всех на веру? Именно таким мне и представлялся этот, хорошо известный театральной публике, классический персонаж. Так я и думал до того дня, пока мы не приступили к нашим репетициям. Полной неожиданностью для меня стала та новость, что это вовсе и не комедия в стихах, а самый что ни на есть трагифарс, да ещё и в прозаическом изложении, а мой герой не так уж прост и однозначен. Наоборот... Это довольно-таки смышлёный человек, вопреки здравому смыслу, рискнувший жениться на молодой женщине, несмотря на весьма солидную разницу в возрасте... И чем больше я блуждал в лабиринте скрытной души Оргона, тем явственней превращался в жёсткого и властного домостроя, человека эгоцентричного и замкнутого, в чьей голове зреет некий изощрённый план, разгадать который никому из близкого окружения не под силу.
Ну и как вам начало? ... Заинтригованы? Если да, то вы и есть наш потенциальный зритель, которому будет небезынтересно узнать: «Какую же роль в этой опасной игре мой персонаж отводит Тартюфу?»
Не буду открывать все карты, опасаясь обесценить интригу. Намекну лишь на то, что Тартюф в моссоветовской версии – это тот Джокер, с которого мой Оргон начинает и завершает свою игру. Кто выиграл, кто проиграл – решит уважаемая публика, внимательно следящая за ходом стремительно меняющихся событий.
– Сыну почему он не верит и выгоняет его из дома?
– Мой Оргон неплохо владеет собой. Со своим наследником внешне он абсолютно спокоен; старается выглядеть и холодным, и рассудочным, и сдержанным... Правда это не всегда удаётся с дочерью. Отсюда его нервные срывы и потеря контроля над собой.
Что касается не отличающегося большим умом сына, то его выдворение из дому носит больше характер устранения с игрового поля того, кто может помешать ходу игры, затеянной хозяином дома.

– Наши отношения были прекрасные и достойные. Мой отец был моряком гражданского флота. Вспоминаю с каким азартом мы с братом рвались в порт встречать нашего сильного и смелого супергероя. Мы поднимались по трапу на борт настоящего корабля, заглядывая во всевозможные корабельные отсеки. Для нас, севастопольских мальчишек, это были незабываемые приключения.
Отец был мужественным, красивым человеком. Когда он приходил в школу на родительское собрание в джинсах, в рубашке заграничного покроя, мамы моих одноклассников всегда отмечали его харизматичность и безупречный вкус. Да и нас, своих сыновей, он одевал «по-модному». Мы не по рассказам знали, что такое джинсы, фото-майки, жвачки, но при этом никогда не были избалованными лоботрясами.
Помню как-то отец очень внятно и доходчиво объяснил, что у нашей дорогой и любимой мамы болят руки от холодной воды и, когда он уходит в рейс, то мы с братом остаёмся главными её помощниками. Конечно же, его слова были нами услышаны. В то время, когда наша семья проживала в доме с печным отоплением, на меня, как на старшего, возлагалась обязанность растопить печь и титан для того, чтобы нагреть воду. Так что лет с одиннадцати я уже отрабатывал навыки печника, чем очень гордился.
С раннего детства я был очарован запахом моря, цветущего миндаля, горькой полыни, мелодикой морского прибоя. Став старше, открыл для себя красоту мыса Фиолент. Я знал те относительно безопасные тропинки, по которым мы, местные любители экстрима, могли бы спуститься к морю, нарушив спокойствие потревоженных нами птиц и цикад, прервавших свои звонкие песни, уединиться от посторонних глаз, оказавшись наедине с природой...
– Плавать научил папа?
– Плавать меня научил дедушка. Он был рыбаком и вовремя оккупации Севастополя, несмотря на строжайший запрет, ночью выходил ловить рыбу. Именно он и спасал от голода свою семью, родных и близких. У нас была своя лодка «Галочка», названная в честь его младшей дочери, моей тёти, которая живёт в Севастополе и по сей день. Как-то мы вышли с ним в море, и он столкнул меня с лодки. Я барахтался, захлёбывался, но плавать научился.
Отец в моей жизни сыграл достойную роль. Провожая меня во взрослую жизнь, он произнёс слова, которые я запомнил: «Постарайся, сынок, прожить свою жизнь так, чтобы твои дети не воспитывались в чужих семьях». Вероятно поэтому к рождению детей я всегда относился серьёзно и ответственно.
– Почему поступали в Днепропетровское училище?
– Родители побоялись отпускать своё дорогое чадо в Москву. Мой неполный учебный год в Днепропетровском училище пролетел как «мимолётное виденье». И вдруг на тебе – мастер нашего курса Виталий Иннокентьевич Ковальский категорично настоял на том, чтобы я всё бросил и пошёл служить в ансамбль Краснознаменного Черноморского флота, для того чтобы после службы я отправился поступать в столичный ВУЗ. Послушал я своего мудрого мастера и вернулся в родной и любимый город-герой Севастополь держать экзамен в профессиональный военный коллектив. Никогда не забуду своё прослушивание в солнечной Ялте в Театре им. Чехова. После того памятного для меня концерта художественный руководитель ансамбля встретил меня тепло и радушно, как будто бы мы были уже давно знакомы, и предложил что-нибудь спеть. Как в тумане я робко приблизился к пианино, ударил по клавишам и проникновенно заголосил: «Прощай любимый город, уходим завтра в море ...»
С того чудного мгновения и началось моё двухгодичное познание тайн хорового пения под бдительным надзором уникального хормейстера Олега Шерстюка. Да, я получил настоящий подарок судьбы – совместить воинскую службу и вокальное образование в легендарном ансамбле КЧФ. Эта была настоящая школа мастерства. Пять раз в неделю мы репетировали по четыре часа, а ведь были ещё концерты, гастроли, увольнительные домой. Время пролетело незаметно и с реальной для меня пользой. После демобилизации, получив уверенность в своих силах, я нырнул в океан творческих
соблазнов нашей красавицы-столицы.
– Когда сформировался ваш, удивительного тембра с небольшой хрипотцой, голос?
– Музыка в нашем доме звучала всегда. Мои родители прекрасно пели, как, впрочем, и бабушка с дедушкой, а также все мои многочисленные родственники, приходящие на наши домашние праздники. Я всегда буду благодарен маме с папой за то, что они подарили мне музыкальное образование. Они сделали всё возможное, чтобы мы с братом достойно отучились в музыкальной школе по классу аккордеона. Именно музыкальная школа помогла мне попасть в детский ансамбль со звонким именем «Юность» при Дворце пионеров, где я занял место в оркестре как аккордеонист, а в летние каникулы уже малым составом «Юности» пел и даже подыгрывал на ионике, во время танцевальных вечеров для всех, кому посчастливилось отдыхать в пионерском лагере «Ласпи». В Днепропетровском музыкально-драматическом училище я также сделал свои первые вокальные шажочки, так что, сложив всё, что успел накопить, я решил это обрушить на московских мэтров из приёмной комиссии.
– В Москве вы поступали во все театральные?
– Не успел дойти только до ВГИКа. До конкурса я был допущен в Шукинское училище и в ГИТИС на актёрский факультет, а также режиссёрский. Встав перед выбором «КУДА ИДТИ?», я прислушался к своей интуиции и сдал документы в деканат режиссёрского факультета, где набиралась и актёрская группа. Так уж вышло, что я оказался в числе последних тринадцати абитуриентов, которых прослушивали замученные и уставшие
педагоги. Уверенный и даже не сомневающийся в своей победе, я стал читал отрывок из «Мастера и Маргариты» – меню ресторана «Грибоедов»: «Стерлядь кусочками, переложенными свежей икрой, яйца-кокотт с шампиньонами, филейчики из дроздов с трюфелями». И вдруг Борис Гаврилович Голубовский, царственно восседающий в центре огромного стола, как стукнет кулаком, да как закричит: «Вы соображаете, что делаете?!!» Я остановился, в глазах у меня потемнело, внутри что-то щёлкнуло и оборвалось: «ВСЁ. КОНЕЦ!» Все были в замешательстве... и абитуриенты, и педагоги... В зале зазвенела щемящая тишина... После долгой, выразительной паузы, во время которой, я перестал дышать, Борис Гаврилович, пронзая меня испепеляющим взглядом, продолжил: «Мы здесь, понимаете ли, с десяти утра сидим голодные, а вы так вкусно описываете такие деликатесы ...» «Нет, не конец, – подумал я, и на моём испуганном лице засияла нервная улыбка. – Это только начало!»
Моим любимым педагогом в институте стал режиссёр Валерий Юрьевич Саркисов, пришедший к нам на второй курс. Я всегда был и остаюсь благодарен ему за всё то, что он мне дал. В дальнейшем я сыграл в четырёх его спектаклях. Самыми значимыми для меня стали роли Смердякова и Кречинского.
– И вот окончен ГИТИС. В какие театры вы отправились на показы?
– Так уж случилось, что, подыгрывая своей однокурснице, я оказался перед самим Марком Анатольевичем Захаровым. В результате мне было сказано, что в текущем репертуаре и в ближайших своих работах он меня не видит, но тем не менее может взять в свой театр, где я буду танцевать в «Юноне». Но сколько это будет длиться, он не знает, и посоветовал всё-таки показаться в другие московские театры, где я смогу играть роли, а не быть украшением массовки. С его стороны это было честно, за что я ему всегда буду благодарен. Следующий показ был в Театре им. Моссовета. В театре, о котором я даже не мечтал. Мне казалось, что для меня это что-то недосягаемое, и – о чудо – меня приняли в труппу академического театра.
– Корифеи театра приняли сразу?
– Сразу принимают всех тепло и радушно. Потом присматриваются и делают выводы. Первую свою заметную роль я сыграл в спектакле «Завтрак с неизвестными». Мне представилась прекрасная возможность оказаться на сцене с моими знаменитыми коллегами, которых я раньше видел лишь в телевизоре и на киноэкране. Ольга Остроумова, Леонид Марков, Георгий Тараторкин, Борис Химичев. Конечно же, нашлись и «доброжелатели», которые мне нашёптывали: «Ой, бедный, бедный... сожрёт тебя Марков». Но Леонид Васильевич оказался совсем не страшным... Это был умнейший человек с невероятным чувством юмора, который подарил мне незабываемые мгновенья и на сцене, и в нашей чудесной зоне закулисья. Если он делал замечания, то отводил меня в сторону, чтобы никто не слышал. Это было деликатно и, конечно же, приправлено тем неподражаемым марковским тоном, который придавал всему сказанному некую эпичность и значимость. Выходя с этим большим артистом на подмостки, я чувствовал себя таким свободным, уверенным в себе и, конечно, невероятно счастливым.
Свои университеты я прошёл в Моссовете, где смотрел спектакли уже моего театра и наблюдал из-за кулис за маститыми коллегами. Ах, какие психологические кружева плели в «Царской охоте» Марков с Тереховой, какая магия исходила от Геннадия Бортникова, какими выразительными средствами обладала Нина Дробышева. А вот с Борисом Владимировичем Ивановым мы были заняты сразу же в нескольких постановках. Он любил шутить со мной. Я выходил из театра и недовольным тоном спрашивал: «А где мой шофёр? Я сколько буду ждать?! – Я уже здесь!» – извиняясь и оправдываясь, отвечал наш дядя Боря (так с любовью его называли в театре). Мы садились в его «Волгу», и он вёз меня на Малую сцену в Хамовниках, пересказывая по дороге столько интересного и познавательного... Это были от всего сердца подаренные мне мастер-классы, ценность которых ощущается с возрастом.
Особое место в моей творческой жизни занял Сергей Юрьевич Юрский, который, можно сказать, взял меня под своё крыло, став для меня наставником. Он утвердил меня на роль Баклушина в спектакле «Не было ни гроша, да вдруг алтын», а затем пригласил в свой спектакль «Провокация», с которым мы часто гастролировали и дружной компанией проводили время. Всё это было незабываемо и волшебно.
В теперь уже моей гримёрке когда-то гримировались, готовились к роли: Любовь Орлова, Николай Мордвинов, Геннадий Бортников, Георгий Жжёнов, Юрий Кузьменков. Когда я сюда первый раз вошёл, у меня дух перехватило, я подумал: «Неужели это происходит со
мной, с тем севастопольским мальчиком, который когда-то мечтал стать актёром».

– Я уверен, что именно роль создаёт артиста, тем более если это роль глобальная, масштабная, с ярко выраженной темой. Тогда она позволяет обратить на актёра особое внимание. Когда роль мне интересна, я испытываю истинное счастье, и зритель это не может не почувствовать. Наша рок-опера прозвучала, как мощный музыкальный взрыв. Павел Осипович давно хотел её поставить, ну а когда в театре появилась Ирина Климова, он сказал: «Иуда у нас имеется, вот и Магдалина появилась, теперь осталось лишь пригласить Олега Казанчеева на роль Иисуса».
А я ведь, молодой и глупый, отказывался от роли Иуды. Мне казалось, что вокально я, увы, не потяну. Но все мои сомнения развеял преданный друг, ставший моим наставником и педагогом по вокалу – Наталья Трихлеб. Никогда не забуду её мудрые слова: «Ты запел в микрофон, который усиливает все твои вокальные достоинства и все ошибки, так что меньше ной и больше работай!»
На все мои сомнения Павел Осипович отвечал спокойно и рассудительно: «Валера, у Вас будет много ролей: больших, интересных, запоминающихся, но, помяните моё слово, именно эта роль станет вашей визитной карточкой». Так и случилось.
– Тридцать три года идёт на сцене «Иисус Христос суперзвезда». За это время вы изменились, а изменился ли ваш Иуда?
– Несомненно. Он не только состарился со мной, но и стал мудрее. Конечно, мускулатурой он уже не сможет пленить девичий взор, он уже позабыл, когда в последний раз делал кульбит, но в нём появились такие черты как спокойствие и сосредоточенность. Сегодня я в меньшей степени уделяю внимание внешним украшениям, которыми грешил в молодости. Теперь мне в большей степени интересно проявить внутренний мир своего героя в том гениальном музыкальном материале, в который меня погрузила Судьба.
– Я знала Павла Осиповича как интеллигентного, спокойного, доброжелательного человека, а какой он был в работе?
– Когда на репетициях он иногда переходил на крик, что бывало очень редко, его замечания никогда не были обидными. У меня всё время было ощущение, что он говорит и гладит тебя по голове. Мне кажется, между нами было доверие. Я мог без стеснения показать ему какой-то вариант роли, сделать это без страха быть непонятым. Бывали случаи, что я даже отказывался от ролей в его спектаклях, и он с пониманием принимал мои отказы. Это был прекрасный человек, умеющий прощать.
– Годунов, которого вы сыграли в спектакле «Царство отца и сына», –личность историческая. Про него много чего написано, сыграно. Каков он – ваш Годунов?
– Мой Годунов был тем героем, каким его задумал режиссёр Юрий Иванович Ерёмин, и я с радостью принял такую трактовку роли. Пожалуй, это была единственная работа в моей актёрской практике, когда ещё во время застольного периода было понятно, что спектакль уже есть. Настолько он был подробно разобран и сконструирован. Мой Годунов – человек, про которого можно сказать «из грязи в князи». Он пришёл служкой, а стал правителем, и от него этого никто не ожидал. Мой Годунов расчётлив, своенравен, жесток и чертовски умён.
– Я была на спектакле, когда сломался плафон, и осколки посыпались на пол, зал замер, какой-то зритель уже было рванул на помощь, его остановили: «Это так и задумано!» Вдруг на сцене появляется Годунов, кричит, выбегают два человека, всё убирают – и спектакль идёт дальше. Меня удивила ваша мгновенная реакция.
– Это не плафон – это неверно закреплённые пластмассовые трубы, украшающие наш спектакль. Юрий Иванович вытолкнул меня на сцену и громко прошептал: Сделайте же что-нибудь!» Я вышел и неожиданно для себя, заговорив белым стихом, вызвал слуг, дал им распоряжение всё убрать, при этом ещё подгонял их. Получилось убедительно. Это был один из моих подвигов, которые иногда спонтанно совершает актёр, а зритель остаётся в неведении, предположив, что это, вероятно, так и должно быть.
Однажды на прогоне спектакля «Пространство Теннесси У.», когда Стелла, которую играла Катя Гусева, спускалась к моему Стэнли по столбу, чуть не случилась беда. Монтировщики забыли установить перекладину, за которую актриса должна была ухватиться, и она сорвалась с трёхметровой высоты. Молниеносно сработали рефлексы и некоторые знания, благодаря которым я смог поймать партнёршу и не угробить свои колени. Все ахнули, а из зала раздался трепетный голос Юрия Ивановича: «Браво! Я всегда верил в эти сильные руки... Браво!»

– Нет, мне так не казалось. Я предполагал, что эта роль достанется Александру Яцко. Мой Полоний – любящий отец. Эта тема мне и понятна, и близка. Судьба моего персонажа трагична. В этой роли столько боли, скрытой от всех... Мне было радостно и почётно
получить за неё премию Юрия Завадского, а ещё эта роль – рекордсмен в категории ролей, где я умираю. Ведь из всех смертей, которые я прожил на сцене, эта самая долгая.
– Четыре года назад в вашем театре появился новый художественный руководитель Евгений Марчелли, у которого вы уже сыграли в трёх спектаклях. Вы сразу нашли с ним
общий язык?
– У нас было очень смешное знакомство. Каждый актёр приходил к новому художественному руководителю в кабинет и рассказывал о себе, о своих пожеланиях, намереньях. Придя в назначенное время, я сразу понял, что из-за нарушения временного регламента, мне остаётся лишь уповать на опоздание того, кто последует за мной. Когда же наступил мой черёд, я вошёл и только успел представиться, как вдруг двери распахнулись, и в кабинете стало светлей и звонче. Мы вскочили с мест и наши лица озарились самыми почтительными улыбками, ведь нас поприветствовала сама Валентина Илларионовна Талызина. Разумеется, я попрощался, уступил ей место и вышел, не забыв прибавить напоследок, что буду очень рад достойным творческим предложениям. Я счастлив, что эти предложения не заставили себя долго ждать. Скоро мой творческий багаж пополнился ролью Полония, затем Гениального Сыщика и вот совсем недавно Оргоном.
– Не обидно, вы репетируете, ищете зерно роли, выпускаете спектакль, а через некоторое время приходит другой артист и начинает играть с вами в очередь?
– Этому явлению у меня очень простое объяснение. Если артист, играющий со мной в паре, делает что-то интересное, я непременно присмотрюсь к его работе и, может быть, чему-то у него научусь. А если его игра не производит на меня впечатление, то лишний раз потешу своё самолюбие тем, что я-то лучше. Выходя на сцену, я надеваю свою «корону» – сегодня я царь и бог, а завтра приходит другой, и это будет его день. А я в это время смогу царить в каком-нибудь спектакле другого театра или заработать в антрепризе совсем другие деньги, которые, увы, я не получаю в родном и любимом мной театре. Честно говоря, я не понимаю артиста, который категорично настаивает: «Я работаю только в одном составе!» Может быть, это просто боязнь того, что на ком-то другом его корона смотрится как минимум эффектнее?
Театр – это сложная машина, и, если актёр по какой-то причине не может присутствовать на представлении, билеты на которое уже проданы, то, как поётся в известной всем песне, «The Show Mast GoOn!», поэтому я всегда и ратую за несколько составов исполнителей.
– Вас когда-нибудь снимали с роли?
– Случалось и такое... Как-то в начале моего творческого пути в спектакле «Заговор чувств» Валерий Саркисов утвердил меня на роль Кавалерова. Мы проделали большую часть работы и показали руководству театра. Они посмотрели и вынесли свой вердикт: «Ну, это какой-то Маугли, а не интеллигентный рафинированный юноша». И меня сняли с роли. Поначалу было и больно, и обидно, но сработал здравый смысл: «Лучше я сейчас уйду, чем потом придёт зритель и скажет: «Уходи!»
– Меня восхищает та неуёмная страсть, с которой вы работаете. Вы существуете, как оголённый нерв, вы так вкладываетесь в роль, что возникает опасение, что в конце спектакля просто упадёте замертво.
– Однажды я вёл новогодний вечер в Доме кино в образе Деда Мороза. Вдруг вижу, в отдалении стоит женщина и внимательно за мной наблюдает, и тут до меня доходит – да это же Юлия Борисова. Потом она подошла ко мне и подарила несколько слов: «Берегите себя, молодой человек. Не стоит расплёскивать столько энергии, так ведь и умереть можно...»
На сегодняшний день перед вами человек, который постепенно научился распределять свои силы, управлять своими эмоциями, укрощать тот скрытый от посторонних вулкан, который должен просыпаться не стихийно, а только в нужный момент. Я всегда понимал, что на сцене смогу позволить себе то, что непозволительно для меня в реальной жизни. И это прекрасно. Это как вкусить запретный плод и вопреки всему получить индульгенцию.
– Вы человек суеверный?
– Не без этого... Бывали случаи, когда я находится на волосок от смерти. Спектакль «Иисус Христос», я за кулисами в ожидании своего выхода, сижу в кресле напротив зеркала. Вижу – грим потёк, наклоняюсь вперёд, чтобы поправить, и в этот миг со стены срывается крест – массивная конструкция из нашей рок оперы. Спинка стула, на котором я сидел, вдребезги. Я выбегаю на сцену, продолжаю линию своей роли, а в голове начинает звучать отсчёт того времени, которое можно смело назвать новой жизнью.
В спектакле «На бойком месте» на меня упала незакреплённая огромная железная лестница, по которой мы бегаем в той же рок-опере. Я в страхе приседаю, и она, упав на декорацию, стоящую на сцене, останавливается в нескольких сантиметрах над моей буйной головушкой. В такие моменты всплывают мысли о существовании ангелов-хранителей и театральных фантомов, внимательно следящих за нами с колосников.
Выходя на сцену, я никогда не забываю перекреститься на все четыре стороны и обязательно посмотреть вверх, мысленно попросив, у наших ушедших в другую жизнь артистов помощи и защиты, свято веря, что когда-нибудь и я смогу пополнить их священное войско.