Работа в фильме «Майор Гром: Игра» принесла Тихону Жизневскому зрительскую премию «Звезду Театрала» в номинации «Лучшая роль театрального актера в кино». После церемонии мы поговорили о том, к чему приводит успех, как семья помогает активировать профессиональные «зоны роста» и, конечно, об Алексанринке, у которой дежурят представители фандома.
– Тихон, какие у вас впечатления от «Звезды Театрала»?
– Премия потрясающая. Много прекрасных, талантливых артистов, режиссёров, творческих людей собрали. Церемония проходила в Театре Вахтангова, а это уже само по себе очень приятно, потому что я закончил Щукинский институт, потом играл на вахтанговской сцене.
– Мы увидели вас в непривычном образе, видимо, из-за съемок. Есть ли не секрет, какие ждать новые проекты с вашим участием?
– Сейчас снимаюсь в фильме про Великую Отечественную войну «Ангелы Ладоги». Следом еще несколько проектов, но про это пока, к сожалению, говорить не могу.
– В роли Грома вы существуете уже четыре года. Как она влияет на ваши новые работы, новые предложения?
– Особо не влияет. Ведь я выпускник «Щуки», наследник замечательной вахтанговской школы. Внутрь себя не пускаю ничего. Но роль Грома очень сказывается на новых предложениях по съемкам. Майоры, лейтенанты, сержанты, все виды полицейских и милиционеров, все звания правоохранительных преобладают в предложениях. Люди видят образ, готовую модель из наших фильмов и хотят, наверно, повторить успех. Здорово, что есть предложения совсем другого характера, поэтому проблемы однотипности не возникает.
– Как справляетесь с популярностью? Изменилось ли что-то в вашей жизни?
– В принципе не изменилось практически ничего. Кроме того, что иногда приходится выходить из театра не через служебный вход, а искать «пути отступления», потому что после спектакля собирается много поклонников, и, к сожалению, не всегда есть возможность уделить им время.
Недавно играли «Воскресение». 300 человек собралось у служебного входа. Почти треть зала. Это, честно говоря, меня шокировало. Просто потому, что я бы сам никогда не подошел. Посмотрел бы на человека, улыбнулся издалека… Не сотвори себе кумира! Этому и следую. А так, в целом, это, конечно же, только позитив, энергия, поддержка, лучи тепла. Зрительская любовь так и проявляется: все ребята рукастые такие, создают какие-то штучки, передают поделки, рисунки. Здорово!
– «Успех приводит к тому, что ты начинаешь думать, что дар тебе принадлежит, – сказал Владимир Мирзоев. – А дар тебе не принадлежит, он тебе только дается на время. И к нему нужно относиться очень-очень осторожно, потому что ты можешь его в любой момент потерять, выронить, растоптать».
– С Владимиром Мирзоевым я тут, наверно, не совсем бы согласился. Потому что дар либо есть, либо его нет. И это ничего не решает. Можно быть совершенно бездарным человеком, но очень трудоспособным – и добиться успеха. А можно быть безумно талантливым, но ничего не делать – и всё пропустить. Терпение и труд все перетрут, а не дар, мне кажется.
– А к чему же приводит успех?
– Успех приводит к тому, что ты начинаешь расслабляться. А нужно бы, конечно, наоборот. Чем больше успеха на тебя валится, тем больше ты обязан работать.
– Как думаете, почему фильм «Преступление и наказание», которого так долго ждали, с таким нетерпением – не все оценили?
– Многим фильм не понравился. Но это следовало ожидать. Потому что «Преступление и наказание» – абсолютно авторский проект, в котором у Владимира Мирзоева была возможность показать своё видение романа, героев, города – и он сделал это по-своему. Здорово, что была возможность снять масштабное авторское кино с большим производством, с большими возможностями – но в артхаусном ключе, чего сейчас, мне кажется, не хватает.
А почему, если уж перефразировать вопрос, фильм оценили так холодно и восприняли так категорично? Потому что ожидали увидеть другое. Это же всегда так: ты хочешь одно, а получаешь другое, поэтому ругаешься.
Неоднозначная работа… Но я бы не стал сразу её хоронить. Как правило, мне не нравится смотреть то, в чем я снимаюсь. А здесь было очень любопытно – мне и моим близким. Есть сериалы линейные, их очень много. Они могут держать сюжетом, актерской игрой. А в «Преступлении и наказании» рождается интерес, не завязанный на сюжете. Возможно, я не совсем согласен, но, тем не менее, это было интересно с точки зрения формы, каких-то важных находок и прочтений. Здесь есть что-то неизведанное. Мне кажется, что это как раз-таки и есть поиск художественного кино. Именно свобода поиска.
– «Последний ронин» – большой проект, а роль совсем маленькая. На один съемочный день. Почему взялись за это? Какой нашли для себя интерес?
– Это были очень интересные съёмки. У меня совсем небольшой эпизод. Но, тем не менее, мы готовились. Много раз встречались с режиссером Максом Шишкиным. Придумали персонажа, придумали ему грим. То есть он позволил мне подурачиться, пойти от внешнего к внутреннему, что в результате, мне кажется, очень даже хорошо получилось.
Мне понравился его способ производства, для меня новый. Ну, и то, что режиссер «развязал» мне руки и сказал: «Делай, что хочешь», – а я покуражился и получил удовольствие.
– По какому принципу вы выбираете кинопроекты, в которых готовы участвовать?
– Много есть факторов. Это, конечно же, и сценарий, и режиссёр, и партнёр, и мой герой. Например, небольшая роль, казалось бы, в «Последнем ронине», но почему-то я понял, что смогу покуролесить, пофантазировать на съемочной площадке – и получилось такое забавное «камео».
Конечно, бывает, ты видишь имя режиссёра, с которым давно мечтал поработать, и можешь просто пойти за человеком с закрытыми глазами.
– Кто, кроме агента, помогает с выбором?
– Агент мне помогает вообще со всеми организационными вопросами, заботится обо мне, как о родном сыне. Моя Наилечка. А с выбором проектов, конечно, я справляюсь сам, в первую очередь, но обязательно советуюсь с мамой. Она человек очень образованный, очень начитанный и ее мнение для меня чрезвычайно ценно.
Она всегда дает четкую оценку: что показалось интересным или, наоборот, просто отвратительным – вообще невозможно читать. То есть мамулечка очень помогает.
– Какая среда вам комфортнее – театральная или киношная?
– Комфортнее, наверно, все-таки театральная. Театр – это «всегда в тепле», как говорил народный артист Игорь Волков. Давно, лет 30 назад, кто-то из его родственников пришёл в Александринку, посмотрел спектакль, где он играл Подколёсина в «Женитьбе», и сказал: «Игорь, ну что за чудо, что за работа! На людях, в тепле!» Вот это, в принципе, и моё отношение. В театре – тепло, спокойно и умиротворённо. То есть неспешно, без киношного хаоса, который возникает в любой момент. В общем, театральная среда, она, конечно же, более уютная. Хотя тоже по-разному бывает, всё зависит от спектакля, от состава участников. Атмосфера может быть и дружеская, и напряжённая – всякие моменты бывали.
Но в кино ты – в походных условиях, а в театре есть собственная гримёрная, где у тебя – целый микромирик свой, где ты можешь посидеть, разобраться с чем-то в себе, в роли, зарядку сделать... Здесь поприятнее, конечно.
– Чего о Тихоне Жизневском не знают коллеги по театру – и знают только коллеги по съёмкам?
– Коллеги по съёмкам, думаю, в принципе меньше знают, чем коллеги по театру, потому что в Александринке я служу с 2009 года, и те, с кем мы знакомы с тех пор, успели понять обо мне очень много – и хорошего, и не очень. В кино люди все равно встречаются недолго, это как небольшой курортный роман, условно говоря, а потом расстаются, как правило. Наверно, в киноиндустрии знают только о моем исключительном профессионализме и фиксации на актерских задачах.
– За что любите театр вообще и Александринку в частности?
– Театр я люблю, потому что это – основа, база. Это как кровь, как твои мышцы. Как кислород, которым ты дышишь. А кино – косметика. Грубо говоря, «педикюр», «маникюр», «макияж» – вот что это. То есть театр — твоя сущность, а кино, наверно, – что-то внешнее. Сейчас только в голову пришло. Не знаю, что бы это значило. Догадывайтесь сами.
Александринку просто невозможно не любить. Я выхожу на сцену, смотрю в огромный зрительный зал – и каждый раз внутренний ребёнок открывает рот: «Боже мой, как же это роскошно выглядит отсюда! Всё это золото, убранство… Божественно красиво!» Просто не верится, что я здесь стою. Александринский театр в этом смысле, конечно, потрясающий.
– Если говорить о зрительском опыте, когда вас первый раз «накрыло» в театре?
– Первый раз меня накрыло – основательно, но неосознанно – когда бабушка, Царство ей небесное, попрощались недавно, повела меня в театр. Это было в городе Гомель. Шла какая-то глупейшая комедия из серии «Номер 13», а я почему-то хохотал до слез, до истерики. Люди говорили: «Тише! Тише!» Но я не мог остановиться. Мне было просто невыносимо смешно оттого, что они так кривляются, так хлопочут своими лицами, наигрывают и наяривают «ла-ла-ла-ла». Я хохотал – и зал начал потихоньку заходиться от смеха, и бабушку прорвало, тоже была хохотушка.
Потом меня накрыло уже на первом курсе, когда посмотрел «сНежное шоу» Славы Полунина. Это произвело на меня какое-то невероятное впечатление, перевернуло полностью. И до сих пор остаётся одним из самых сильных потрясений, полученных в театре.
– Первые полгода в Петербурге вы только и делали, что смотрели спектакли, а сейчас? Ходите в театр?
– Практически не хожу. Я в свободное время занимаюсь своими маленькими детьми. Кино не смотрю, книг не читаю. Сейчас такой период, что работать, уезжать получается на короткие промежутки. Но я успеваю, опять же, с сыном, ходить в БТК. Пересмотрели уже кучу всего. Заранее, за два месяца, покупаем билеты. Боже мой, какие там есть спектакли потрясающие! Всем советую. Это гораздо интереснее, чем многие постановки в ведущих театрах Петербурга. По крайней мере, когда я их смотрел в большом количестве, было не так увлекательно, как в детском театре кукол.
– Кто из режиссёров вам больше всего дал в профессии, помог прокачать ваши актёрские скиллы?
– Много кто помог. Каждый, начиная с института, так или иначе дал новый опыт, положительный или отрицательный, каждый был полезен в результате.
Но основоположник всех моих скиллов – Валерий Фокин, конечно, мастер курса, художественный руководитель. Он многому научил именно своим подходом и отношением к работе, дисциплиной, которую и мне «привил». Начиная с того, что на репетицию нельзя опаздывать, за это карали в своё время беспощадно, и заканчивая тем, что я должен знать придуманную и отрепетированную «партитуру» от и до, просто фиксировать. Это очень помогает в кино, когда нужно сделать так называемый мастер-план – порепетировать, пройти сцену, снять от начала до конца общим планом, а потом повторять кусочки. И в фиксации психофизической истории помогает именно самодисциплина.
Ну, и все, с кем я работал – и Николай Рощин, и Виктор Рыжаков, и Владимир Мирзоев, безусловно, – все так или иначе помогли прокачать скиллы. У Олега Трофима я тоже очень многому научился, хотя он совсем молодой кинорежиссёр.
– Владимир Мирзоев, с которым уже трижды работали, – тот самый режиссёр-папа, который нужен несамостоятельному актёру-ребёнку (как вы про себя говорите)?
– Да, ВВ как раз-таки очень помогает, разбирает, любит это дело. Правда, надо всё время подходить, просить. Но он никогда не отбросит тебя, обязательно расскажет, что и как, даже рассусолит.
– Чего бы не случилось в вашей жизни без Валерия Фокина?
– Я приверженец убеждения, что всё взаимосвязано в мире. Это как в анекдоте: «В чем смысл жизни, Боженька? – Помнишь, ты в поезде Москва-Новгород прикурить дал человеку? – Ну, припоминаю… Наверно, дал. – Это и был весь смысл твоей жизни».
Без Валерия Фокина я бы точно не попал в Александринку, не проработал бы в театре, отпрашиваясь на съемки, много чего бы не случилось. Но произошло бы, возможно, что-то другое. Может, я вообще ушёл бы из профессии и стал – не знаю – доктором, который лечит кошек и собак. Стал бы ветеринаром!
– Всю линейку комиксов о майоре Громе вы прочитали, а как с романом «Воскресение»?
– Роман, кстати, очень неплохой, в отличие от других произведений Толстого. Не сказать, что супер увлекательный, но все-таки... Любопытный – о становлении человека, о переходе к какой-то взрослости, о внутренней борьбе со своей гордыней, о попытке покаяться, как-то изменить свою жизнь.
– Если говорить про спектакль «Воскресение». К чему приходит ваш Нехлюдов в финале, когда лежит, уткнувшись лицом в диван, и слушает механическое пианино?
– Это не механическое пианино. Просто пианино, играющее само по себе. Вообще я представлял себе какие-то потусторонние вибрации, что-то мистическое – как будто какие-то призраки играют, дергают за невидимые нити… Человек попробовал что-то исправить, что-то изменить – не получилось. Но это вовсе не значит, что он ни к чему не пришёл, вовсе не значит, что он не должен был попытаться пройти этот сложный путь.
– Петербург – «не совсем дружелюбный город», город не для всех. Как вы сблизились с ним? В чем однозначно совпали?
– Прекрасный город, но тяжелый. Конечно, он не для всех. Без Валерия Фокина, который позвал меня в Александринку после Щукинского института, Петербурга не случилось бы в моей жизни надолго. Я часто бывал бы здесь, но не жил бы, наверно. И, тем не менее, я приехал, начал здесь осваиваться, служить в театре – и сблизился с городом.
В чем мы однозначно совпали? В неспешности. Я очень ленивый человек. И, мне кажется, Петербург тоже город ленивый, неспешный. Он устроен так, что здесь не нужно куда-то бежать, торопиться, здесь мало солнечного света, поэтому нужно по-другому проводить время, работать и жить – в энергосберегающем режиме. Не как люди на берегу Черного море, например, где солнечно и ярко.
– В актёрских отношениях всегда таится какая-то ревность и соперничество. На ваших дружеских отношениях это сказывается?
– Я никому особо не завидую. За Юру Борисова вот очень рад. Это же просто счастье – номинация на «Оскар». По-моему, мы должны собраться всем нашим актёрским цехом, устроить праздник в честь этого события и вместе поздравить. Ну, типа: «Юра, ты – наше достояние».
С моими близкими друзьями-актерами я в замечательных отношениях. Всех очень люблю. Не знаю никаких проблем с соперничеством. И не чувствую какого-то напряга – только радость, когда кто-то прорывается, когда кто-то делает классную роль. Звоню человеку и прям сразу ему «насыпаю», говорю: «Какой же ты потрясающий артист. Как же я рад, что живу и работаю с тобой в одну эпоху». Правда. Это я сейчас не ёрничаю. А «зависть», «ревность» – даже не знаю, что эти слова означают.
У меня много друзей не из театра, не из киноиндустрии, и на наших отношения вообще никак не сказываются мои актёрские дела. Я знаю их давно, как и они меня, поэтому мои театральные и кинопроекции для них – так, просто приложение.
– Как изменилось ваше самоощущение в 30+? Что помогает не «законсервироваться» с возрастом, внутренне не «затвердеть» и активировать свои «зоны роста»?
– Ровно в 30 лет я понял, что всё: хватит гулять. Хватит. Пора подумать о самокопировании, о размножении – хочу семью, детей, хочу нормальной, спокойной человеческой жизни, как говорил Нехлюдов как раз, герой Толстого из «Воскресения». Это был интуитивный посыл, внутренний порыв, который, наверно, возникает в определённый момент у любого человека, – и он реализовался. У меня появились двое детей, сын и дочь. Они помогают мне не «законсервироваться», не «затвердеть» и идти в эту сторону, растить эти отношения.
Надеюсь, приобретённый опыт повлияет и на творчество. Нельзя же на одном опыте «проехать» всю жизнь. Надо постоянно чем-то напитываться, что-то новое вбирать в себя, чтобы трансформировать это потом в своей работе. Поэтому сейчас семья помогает активировать «зоны роста». Причем веселье после 30 все равно никуда не уходит. Просто оно по-другому теперь закручивается. С детьми весело.
– Что делаете, когда наваливается депрессия, нервозность, тревожность? Чем спасаетесь? Мирзоев, вот, например, ныряет в «Игру престолов» или другой длинный сериал – выныривает, как новенький.
– Ничего себе, я не знал, что он смотрит «Игру престолов»… Я бы не сказал, что знаком с депрессией. Нервозность тоже не про меня. Может, иногда тревожность накатывает – это да, бывает. Тогда могу поиграть в компьютер или в баньку сходить. Попариться очень люблю. Иногда помогает съездить куда-нибудь с друзьями, просто в деревню: выпить, прям хорошенько посидеть, на рыбалку сходить, искупаться в холодной водице, поесть вкусно. Всё очень просто.
– Тихон, какие у вас впечатления от «Звезды Театрала»?
– Премия потрясающая. Много прекрасных, талантливых артистов, режиссёров, творческих людей собрали. Церемония проходила в Театре Вахтангова, а это уже само по себе очень приятно, потому что я закончил Щукинский институт, потом играл на вахтанговской сцене.
– Мы увидели вас в непривычном образе, видимо, из-за съемок. Есть ли не секрет, какие ждать новые проекты с вашим участием?
– Сейчас снимаюсь в фильме про Великую Отечественную войну «Ангелы Ладоги». Следом еще несколько проектов, но про это пока, к сожалению, говорить не могу.
– В роли Грома вы существуете уже четыре года. Как она влияет на ваши новые работы, новые предложения?
– Особо не влияет. Ведь я выпускник «Щуки», наследник замечательной вахтанговской школы. Внутрь себя не пускаю ничего. Но роль Грома очень сказывается на новых предложениях по съемкам. Майоры, лейтенанты, сержанты, все виды полицейских и милиционеров, все звания правоохранительных преобладают в предложениях. Люди видят образ, готовую модель из наших фильмов и хотят, наверно, повторить успех. Здорово, что есть предложения совсем другого характера, поэтому проблемы однотипности не возникает.
– Как справляетесь с популярностью? Изменилось ли что-то в вашей жизни?– В принципе не изменилось практически ничего. Кроме того, что иногда приходится выходить из театра не через служебный вход, а искать «пути отступления», потому что после спектакля собирается много поклонников, и, к сожалению, не всегда есть возможность уделить им время.
Недавно играли «Воскресение». 300 человек собралось у служебного входа. Почти треть зала. Это, честно говоря, меня шокировало. Просто потому, что я бы сам никогда не подошел. Посмотрел бы на человека, улыбнулся издалека… Не сотвори себе кумира! Этому и следую. А так, в целом, это, конечно же, только позитив, энергия, поддержка, лучи тепла. Зрительская любовь так и проявляется: все ребята рукастые такие, создают какие-то штучки, передают поделки, рисунки. Здорово!
– «Успех приводит к тому, что ты начинаешь думать, что дар тебе принадлежит, – сказал Владимир Мирзоев. – А дар тебе не принадлежит, он тебе только дается на время. И к нему нужно относиться очень-очень осторожно, потому что ты можешь его в любой момент потерять, выронить, растоптать».
– С Владимиром Мирзоевым я тут, наверно, не совсем бы согласился. Потому что дар либо есть, либо его нет. И это ничего не решает. Можно быть совершенно бездарным человеком, но очень трудоспособным – и добиться успеха. А можно быть безумно талантливым, но ничего не делать – и всё пропустить. Терпение и труд все перетрут, а не дар, мне кажется.
– А к чему же приводит успех?
– Успех приводит к тому, что ты начинаешь расслабляться. А нужно бы, конечно, наоборот. Чем больше успеха на тебя валится, тем больше ты обязан работать.
– Как думаете, почему фильм «Преступление и наказание», которого так долго ждали, с таким нетерпением – не все оценили?
– Многим фильм не понравился. Но это следовало ожидать. Потому что «Преступление и наказание» – абсолютно авторский проект, в котором у Владимира Мирзоева была возможность показать своё видение романа, героев, города – и он сделал это по-своему. Здорово, что была возможность снять масштабное авторское кино с большим производством, с большими возможностями – но в артхаусном ключе, чего сейчас, мне кажется, не хватает.
А почему, если уж перефразировать вопрос, фильм оценили так холодно и восприняли так категорично? Потому что ожидали увидеть другое. Это же всегда так: ты хочешь одно, а получаешь другое, поэтому ругаешься.
Неоднозначная работа… Но я бы не стал сразу её хоронить. Как правило, мне не нравится смотреть то, в чем я снимаюсь. А здесь было очень любопытно – мне и моим близким. Есть сериалы линейные, их очень много. Они могут держать сюжетом, актерской игрой. А в «Преступлении и наказании» рождается интерес, не завязанный на сюжете. Возможно, я не совсем согласен, но, тем не менее, это было интересно с точки зрения формы, каких-то важных находок и прочтений. Здесь есть что-то неизведанное. Мне кажется, что это как раз-таки и есть поиск художественного кино. Именно свобода поиска.
– «Последний ронин» – большой проект, а роль совсем маленькая. На один съемочный день. Почему взялись за это? Какой нашли для себя интерес?
– Это были очень интересные съёмки. У меня совсем небольшой эпизод. Но, тем не менее, мы готовились. Много раз встречались с режиссером Максом Шишкиным. Придумали персонажа, придумали ему грим. То есть он позволил мне подурачиться, пойти от внешнего к внутреннему, что в результате, мне кажется, очень даже хорошо получилось.
Мне понравился его способ производства, для меня новый. Ну, и то, что режиссер «развязал» мне руки и сказал: «Делай, что хочешь», – а я покуражился и получил удовольствие.
– По какому принципу вы выбираете кинопроекты, в которых готовы участвовать?
– Много есть факторов. Это, конечно же, и сценарий, и режиссёр, и партнёр, и мой герой. Например, небольшая роль, казалось бы, в «Последнем ронине», но почему-то я понял, что смогу покуролесить, пофантазировать на съемочной площадке – и получилось такое забавное «камео».
Конечно, бывает, ты видишь имя режиссёра, с которым давно мечтал поработать, и можешь просто пойти за человеком с закрытыми глазами.
– Кто, кроме агента, помогает с выбором?– Агент мне помогает вообще со всеми организационными вопросами, заботится обо мне, как о родном сыне. Моя Наилечка. А с выбором проектов, конечно, я справляюсь сам, в первую очередь, но обязательно советуюсь с мамой. Она человек очень образованный, очень начитанный и ее мнение для меня чрезвычайно ценно.
Она всегда дает четкую оценку: что показалось интересным или, наоборот, просто отвратительным – вообще невозможно читать. То есть мамулечка очень помогает.
– Какая среда вам комфортнее – театральная или киношная?
– Комфортнее, наверно, все-таки театральная. Театр – это «всегда в тепле», как говорил народный артист Игорь Волков. Давно, лет 30 назад, кто-то из его родственников пришёл в Александринку, посмотрел спектакль, где он играл Подколёсина в «Женитьбе», и сказал: «Игорь, ну что за чудо, что за работа! На людях, в тепле!» Вот это, в принципе, и моё отношение. В театре – тепло, спокойно и умиротворённо. То есть неспешно, без киношного хаоса, который возникает в любой момент. В общем, театральная среда, она, конечно же, более уютная. Хотя тоже по-разному бывает, всё зависит от спектакля, от состава участников. Атмосфера может быть и дружеская, и напряжённая – всякие моменты бывали.
Но в кино ты – в походных условиях, а в театре есть собственная гримёрная, где у тебя – целый микромирик свой, где ты можешь посидеть, разобраться с чем-то в себе, в роли, зарядку сделать... Здесь поприятнее, конечно.
– Чего о Тихоне Жизневском не знают коллеги по театру – и знают только коллеги по съёмкам?
– Коллеги по съёмкам, думаю, в принципе меньше знают, чем коллеги по театру, потому что в Александринке я служу с 2009 года, и те, с кем мы знакомы с тех пор, успели понять обо мне очень много – и хорошего, и не очень. В кино люди все равно встречаются недолго, это как небольшой курортный роман, условно говоря, а потом расстаются, как правило. Наверно, в киноиндустрии знают только о моем исключительном профессионализме и фиксации на актерских задачах.
– За что любите театр вообще и Александринку в частности?
– Театр я люблю, потому что это – основа, база. Это как кровь, как твои мышцы. Как кислород, которым ты дышишь. А кино – косметика. Грубо говоря, «педикюр», «маникюр», «макияж» – вот что это. То есть театр — твоя сущность, а кино, наверно, – что-то внешнее. Сейчас только в голову пришло. Не знаю, что бы это значило. Догадывайтесь сами.
Александринку просто невозможно не любить. Я выхожу на сцену, смотрю в огромный зрительный зал – и каждый раз внутренний ребёнок открывает рот: «Боже мой, как же это роскошно выглядит отсюда! Всё это золото, убранство… Божественно красиво!» Просто не верится, что я здесь стою. Александринский театр в этом смысле, конечно, потрясающий.
– Если говорить о зрительском опыте, когда вас первый раз «накрыло» в театре?
– Первый раз меня накрыло – основательно, но неосознанно – когда бабушка, Царство ей небесное, попрощались недавно, повела меня в театр. Это было в городе Гомель. Шла какая-то глупейшая комедия из серии «Номер 13», а я почему-то хохотал до слез, до истерики. Люди говорили: «Тише! Тише!» Но я не мог остановиться. Мне было просто невыносимо смешно оттого, что они так кривляются, так хлопочут своими лицами, наигрывают и наяривают «ла-ла-ла-ла». Я хохотал – и зал начал потихоньку заходиться от смеха, и бабушку прорвало, тоже была хохотушка.
Потом меня накрыло уже на первом курсе, когда посмотрел «сНежное шоу» Славы Полунина. Это произвело на меня какое-то невероятное впечатление, перевернуло полностью. И до сих пор остаётся одним из самых сильных потрясений, полученных в театре.
– Первые полгода в Петербурге вы только и делали, что смотрели спектакли, а сейчас? Ходите в театр?– Практически не хожу. Я в свободное время занимаюсь своими маленькими детьми. Кино не смотрю, книг не читаю. Сейчас такой период, что работать, уезжать получается на короткие промежутки. Но я успеваю, опять же, с сыном, ходить в БТК. Пересмотрели уже кучу всего. Заранее, за два месяца, покупаем билеты. Боже мой, какие там есть спектакли потрясающие! Всем советую. Это гораздо интереснее, чем многие постановки в ведущих театрах Петербурга. По крайней мере, когда я их смотрел в большом количестве, было не так увлекательно, как в детском театре кукол.
– Кто из режиссёров вам больше всего дал в профессии, помог прокачать ваши актёрские скиллы?
– Много кто помог. Каждый, начиная с института, так или иначе дал новый опыт, положительный или отрицательный, каждый был полезен в результате.
Но основоположник всех моих скиллов – Валерий Фокин, конечно, мастер курса, художественный руководитель. Он многому научил именно своим подходом и отношением к работе, дисциплиной, которую и мне «привил». Начиная с того, что на репетицию нельзя опаздывать, за это карали в своё время беспощадно, и заканчивая тем, что я должен знать придуманную и отрепетированную «партитуру» от и до, просто фиксировать. Это очень помогает в кино, когда нужно сделать так называемый мастер-план – порепетировать, пройти сцену, снять от начала до конца общим планом, а потом повторять кусочки. И в фиксации психофизической истории помогает именно самодисциплина.
Ну, и все, с кем я работал – и Николай Рощин, и Виктор Рыжаков, и Владимир Мирзоев, безусловно, – все так или иначе помогли прокачать скиллы. У Олега Трофима я тоже очень многому научился, хотя он совсем молодой кинорежиссёр.
– Владимир Мирзоев, с которым уже трижды работали, – тот самый режиссёр-папа, который нужен несамостоятельному актёру-ребёнку (как вы про себя говорите)?
– Да, ВВ как раз-таки очень помогает, разбирает, любит это дело. Правда, надо всё время подходить, просить. Но он никогда не отбросит тебя, обязательно расскажет, что и как, даже рассусолит.
– Чего бы не случилось в вашей жизни без Валерия Фокина?
– Я приверженец убеждения, что всё взаимосвязано в мире. Это как в анекдоте: «В чем смысл жизни, Боженька? – Помнишь, ты в поезде Москва-Новгород прикурить дал человеку? – Ну, припоминаю… Наверно, дал. – Это и был весь смысл твоей жизни».
Без Валерия Фокина я бы точно не попал в Александринку, не проработал бы в театре, отпрашиваясь на съемки, много чего бы не случилось. Но произошло бы, возможно, что-то другое. Может, я вообще ушёл бы из профессии и стал – не знаю – доктором, который лечит кошек и собак. Стал бы ветеринаром!
– Всю линейку комиксов о майоре Громе вы прочитали, а как с романом «Воскресение»? – Роман, кстати, очень неплохой, в отличие от других произведений Толстого. Не сказать, что супер увлекательный, но все-таки... Любопытный – о становлении человека, о переходе к какой-то взрослости, о внутренней борьбе со своей гордыней, о попытке покаяться, как-то изменить свою жизнь.
– Если говорить про спектакль «Воскресение». К чему приходит ваш Нехлюдов в финале, когда лежит, уткнувшись лицом в диван, и слушает механическое пианино?
– Это не механическое пианино. Просто пианино, играющее само по себе. Вообще я представлял себе какие-то потусторонние вибрации, что-то мистическое – как будто какие-то призраки играют, дергают за невидимые нити… Человек попробовал что-то исправить, что-то изменить – не получилось. Но это вовсе не значит, что он ни к чему не пришёл, вовсе не значит, что он не должен был попытаться пройти этот сложный путь.
– Петербург – «не совсем дружелюбный город», город не для всех. Как вы сблизились с ним? В чем однозначно совпали?
– Прекрасный город, но тяжелый. Конечно, он не для всех. Без Валерия Фокина, который позвал меня в Александринку после Щукинского института, Петербурга не случилось бы в моей жизни надолго. Я часто бывал бы здесь, но не жил бы, наверно. И, тем не менее, я приехал, начал здесь осваиваться, служить в театре – и сблизился с городом.
В чем мы однозначно совпали? В неспешности. Я очень ленивый человек. И, мне кажется, Петербург тоже город ленивый, неспешный. Он устроен так, что здесь не нужно куда-то бежать, торопиться, здесь мало солнечного света, поэтому нужно по-другому проводить время, работать и жить – в энергосберегающем режиме. Не как люди на берегу Черного море, например, где солнечно и ярко.
– В актёрских отношениях всегда таится какая-то ревность и соперничество. На ваших дружеских отношениях это сказывается?
– Я никому особо не завидую. За Юру Борисова вот очень рад. Это же просто счастье – номинация на «Оскар». По-моему, мы должны собраться всем нашим актёрским цехом, устроить праздник в честь этого события и вместе поздравить. Ну, типа: «Юра, ты – наше достояние».
С моими близкими друзьями-актерами я в замечательных отношениях. Всех очень люблю. Не знаю никаких проблем с соперничеством. И не чувствую какого-то напряга – только радость, когда кто-то прорывается, когда кто-то делает классную роль. Звоню человеку и прям сразу ему «насыпаю», говорю: «Какой же ты потрясающий артист. Как же я рад, что живу и работаю с тобой в одну эпоху». Правда. Это я сейчас не ёрничаю. А «зависть», «ревность» – даже не знаю, что эти слова означают.
У меня много друзей не из театра, не из киноиндустрии, и на наших отношения вообще никак не сказываются мои актёрские дела. Я знаю их давно, как и они меня, поэтому мои театральные и кинопроекции для них – так, просто приложение.
– Как изменилось ваше самоощущение в 30+? Что помогает не «законсервироваться» с возрастом, внутренне не «затвердеть» и активировать свои «зоны роста»?– Ровно в 30 лет я понял, что всё: хватит гулять. Хватит. Пора подумать о самокопировании, о размножении – хочу семью, детей, хочу нормальной, спокойной человеческой жизни, как говорил Нехлюдов как раз, герой Толстого из «Воскресения». Это был интуитивный посыл, внутренний порыв, который, наверно, возникает в определённый момент у любого человека, – и он реализовался. У меня появились двое детей, сын и дочь. Они помогают мне не «законсервироваться», не «затвердеть» и идти в эту сторону, растить эти отношения.
Надеюсь, приобретённый опыт повлияет и на творчество. Нельзя же на одном опыте «проехать» всю жизнь. Надо постоянно чем-то напитываться, что-то новое вбирать в себя, чтобы трансформировать это потом в своей работе. Поэтому сейчас семья помогает активировать «зоны роста». Причем веселье после 30 все равно никуда не уходит. Просто оно по-другому теперь закручивается. С детьми весело.
– Что делаете, когда наваливается депрессия, нервозность, тревожность? Чем спасаетесь? Мирзоев, вот, например, ныряет в «Игру престолов» или другой длинный сериал – выныривает, как новенький.
– Ничего себе, я не знал, что он смотрит «Игру престолов»… Я бы не сказал, что знаком с депрессией. Нервозность тоже не про меня. Может, иногда тревожность накатывает – это да, бывает. Тогда могу поиграть в компьютер или в баньку сходить. Попариться очень люблю. Иногда помогает съездить куда-нибудь с друзьями, просто в деревню: выпить, прям хорошенько посидеть, на рыбалку сходить, искупаться в холодной водице, поесть вкусно. Всё очень просто.
