Режиссер и педагог ГИТИСа Светлана Землякова, известная своим умением работать с современной прозой, поставила на Новой сцене Театра Вахтангова роман, за который Тимур Кибиров в 2020-м получил национальную премию «Большая книга».
«Генерал и его семья» – это лирическая проза с цитатной игрой и ревизией нашей исторической и культурной памяти, а, по сути, «антропология советского человека», попытка понять, на каких убеждениях он стоит и за какие понятия держится. Причем речь идет об исключительно порядочном представителе своего поколения, можно сказать, образцовом (наследнике лучших качеств капитана Миронова из «Капитанской дочки»). Списан он автором с собственного отца – офицера, намотавшегося по гарнизонам, которых и на карте-то не найти, – и Шулешма-5 за полярным кругом «собрана» из воспоминаний о военном городке, где «неприютно и неприкаянно». Особенно зимой, когда ветер крутит пустую железную карусель, а морозы стойко переносит только статуя Ленина.
«Тоска и скука, застывшая в железобетоне и стекле», – эти константы позднего советского времени на Новой сцене Театра Вахтангова «осели» на полу с щербатым резиновым покрытием и на рядах уныло-красных стульев из актового зала Дома офицеров – или из зала ожидания, которым стала страна в период «застоя». Эту зону совковой аскезы, где нет ничего своего, но есть общее желание надолго здесь не задерживаться, художник Максим Обрезков оборудовал аварийной лестницей – по диагонали через всю стену она тянется вверх, к «запасному выходу». Её же использует как трап генеральская дочь – студентка филфака (играет её студентка «Щуки» Полина Рафеева), чье антисоветское воспитание началось с запрещенных стихов Анны Ахматовой, а продолжилось романом с деятелем контркультуры, непечатающимся поэтом К.К. (псевдоним, под которым Тимур Кибиров появился в самиздате 70-х). С возвращения беременной «отступницы» из Москвы, с её встречи с отцом – генералом маленького роста со смешной фамилией Бочажок – и начинается спектакль.
Играет его Максим Севриновский (в «высшей лиге» вахтанговской труппы он сегодня – один из самых заметных и сильных артистов своего поколения) – крепенький такой человек из «советского далёка», в шинели, каракулевой папахе и настороженным взглядом из-под кустистых бровей. И суров он бывает, в соответствии с выслугой лет, и упрямо-несгибаем, но «бесом» армейского порядка не одержим – и к людям своим справедлив безукоризненно. Сослуживцы это знают и любят Бочажка, хоть и насмехаются иногда над простодушным генералом (Василий Иванович – как-никак тёзка Чапаева из армейских анекдотов).
Но с отношениями в гарнизоне всё гораздо проще, чем с дочерью: не может «она им гордиться, а он – её понимать». Потому что он советской власти служит и очень честно, защищает – все-таки в люди вывела, хоть и родителей лишила – крепит обороноспособность страны, не задавая лишних вопросов, а она не принимает лживую советскую систему. Ненавидит её за нелживого папу, который на это служение отдал всю жизнь и мог бы повторить за одним из персонажей «Хроник Нарнии»: «Я не предам игрушечного мира. Я останусь с Асланом, даже если Аслана нет. Я буду жить как нарниец, даже если нет Нарнии».
Полемика с дочерью-диссиденткой началась не вчера (еще год назад «разругались вдрызг»), но теперь генерал избегает прямых столкновений, ни разу не срываясь на крик или агрессивную риторику (только сдавленное «пожалуйста» повторяет много раз, на пределе, и склоняет голову – лишь бы будущая мать не курила). Из роли двух «быкующих сверхдержав» они выходят не сразу, но быстро – Василий Иванович делает всё, чтобы выровнять отношения. Не настаивает на своем праве и правоте, можно сказать, «отступает», «сдает позиции». Но надо видеть, какая напряженная внутренняя работа им совершается. Севриновский транслирует это, используя минимум средств, а оторвать взгляд от «маленького человека с советской Атлантиды» просто невозможно.
«Сквозь прощальные слезы» смотрит Бочажок на смыслы, на которых стоял, а автор и команда спектакля – на него. Но ностальгии по советскому времени здесь нет, она вообще-то зловредна, злокачественна, как убежден Тимур Кибиров. Есть симпатия к генералу, который любит безмерно: дочь и внука-бастарда, жену с оперным именем Травиата и оперу. Больше двухсот пластинок, подобранных «любовно и с толком», – эта связь с классической музыкой впечатана, как утонченный, изысканно красивый вензель, в образ Севриновского: очень сдержанный, отрисованный будто простым карандашом, но с нажимом (еще чуть надави – сломается). Набор скупых, по-армейски собранных движений, глухой, без «канонады», голос – и взгляд, где за напряженностью мелькает трепетность души, тонкой, как крылья бабочки («подпаленной» и ранней смертью жены, и диссидентством дочери, и надвигающейся пустотой). Когда он слушает Марию Каллас или Чакону Баха, с мужичка Бочажка «сдувает» налет карикатурности (едва заметный, как ранняя седина, но он все-таки есть). Генерал выходит из своей идеологической «брони» (не такой уж и непробиваемой), «расчехляется» и когда поет колыбельную внуку, как пел Анечке: «В двенадцать часов по ночам/ Из гроба встает барабанщик…» Твердость защитника (своей советской веры) он меняет на беззащитность, снобизм взрослого, который знает, что правильно, а что неправильно – на почти детскость. «Парадоксель», как сказал бы сам Василий Иванович.
В спектакле, как и в книге, где автор играет и с героями, и с читателями, интонация «прошита» иронией, но к насмешливым ноткам плюсуются сентиментальные, к комическим моментам, издевательски точным – моменты с отчетливым привкусом горечи. Понятно, что масса авторских комментариев, которые делают кибировский роман полемическим, в инсценировку не попали. Но игровая стихия с «перчинкой» и та степень условности, которую взяли молодые артисты, комментируя на все лады происходящее и своих героев, точно «попадает в тональность» писательской манеры. Эта «интроспекция» делает игру молодого поколения вахтанговцев невероятно обаятельной и немного хулиганской (чего стоит только выход из книжного шкафа самой Ахматовой). Тем более что многоголосие гарнизонной жизни положено на музыку: актеры набрали себе инструментов, от бас-гитары до пианики, и аккомпанируют репликам вперемежку с кибировским «подстрочником». Причем положен семейный «трек» генерала не на советские шлягеры, а на world music – «темпераментные» композиции, где много чувственности, и театральности, и стиля, немного отвязного, но «зачётного» даже для таких меломанов, как Бочажок.
Обстоятельства советского времени отец и дочь «пропускают» через себя по-разному: он как «неотъемлемое», она – как «неприемлемое». Но речь в семейной саге идет все-таки о любви, которая несравнимо больше и воинского долга, и чести мундира, и генеральской карьеры, и всего набора принципов. «Кто самая красивая девочка на свете?» Анечка. И ради неё Василий Иванович готов отказаться от всего, чего достиг за годы непростой армейской жизни. Свои идеалы верности, служения он, как «рыцарь бедный», кладет к её ногам. Подписывает согласие на эмиграцию. Хоть и понимает, что это расставание – навсегда. Остается в пустом зале ожидания – один на один с безысходностью. И степень этой жертвенности, этого самоотречения ставит экс-генерала в один ряд с праведниками, каких в стране, отмахнувшейся от Бога, вообще-то быть не должно. Но были.
«Генерал и его семья» – это лирическая проза с цитатной игрой и ревизией нашей исторической и культурной памяти, а, по сути, «антропология советского человека», попытка понять, на каких убеждениях он стоит и за какие понятия держится. Причем речь идет об исключительно порядочном представителе своего поколения, можно сказать, образцовом (наследнике лучших качеств капитана Миронова из «Капитанской дочки»). Списан он автором с собственного отца – офицера, намотавшегося по гарнизонам, которых и на карте-то не найти, – и Шулешма-5 за полярным кругом «собрана» из воспоминаний о военном городке, где «неприютно и неприкаянно». Особенно зимой, когда ветер крутит пустую железную карусель, а морозы стойко переносит только статуя Ленина.
«Тоска и скука, застывшая в железобетоне и стекле», – эти константы позднего советского времени на Новой сцене Театра Вахтангова «осели» на полу с щербатым резиновым покрытием и на рядах уныло-красных стульев из актового зала Дома офицеров – или из зала ожидания, которым стала страна в период «застоя». Эту зону совковой аскезы, где нет ничего своего, но есть общее желание надолго здесь не задерживаться, художник Максим Обрезков оборудовал аварийной лестницей – по диагонали через всю стену она тянется вверх, к «запасному выходу». Её же использует как трап генеральская дочь – студентка филфака (играет её студентка «Щуки» Полина Рафеева), чье антисоветское воспитание началось с запрещенных стихов Анны Ахматовой, а продолжилось романом с деятелем контркультуры, непечатающимся поэтом К.К. (псевдоним, под которым Тимур Кибиров появился в самиздате 70-х). С возвращения беременной «отступницы» из Москвы, с её встречи с отцом – генералом маленького роста со смешной фамилией Бочажок – и начинается спектакль.Играет его Максим Севриновский (в «высшей лиге» вахтанговской труппы он сегодня – один из самых заметных и сильных артистов своего поколения) – крепенький такой человек из «советского далёка», в шинели, каракулевой папахе и настороженным взглядом из-под кустистых бровей. И суров он бывает, в соответствии с выслугой лет, и упрямо-несгибаем, но «бесом» армейского порядка не одержим – и к людям своим справедлив безукоризненно. Сослуживцы это знают и любят Бочажка, хоть и насмехаются иногда над простодушным генералом (Василий Иванович – как-никак тёзка Чапаева из армейских анекдотов).
Но с отношениями в гарнизоне всё гораздо проще, чем с дочерью: не может «она им гордиться, а он – её понимать». Потому что он советской власти служит и очень честно, защищает – все-таки в люди вывела, хоть и родителей лишила – крепит обороноспособность страны, не задавая лишних вопросов, а она не принимает лживую советскую систему. Ненавидит её за нелживого папу, который на это служение отдал всю жизнь и мог бы повторить за одним из персонажей «Хроник Нарнии»: «Я не предам игрушечного мира. Я останусь с Асланом, даже если Аслана нет. Я буду жить как нарниец, даже если нет Нарнии».
Полемика с дочерью-диссиденткой началась не вчера (еще год назад «разругались вдрызг»), но теперь генерал избегает прямых столкновений, ни разу не срываясь на крик или агрессивную риторику (только сдавленное «пожалуйста» повторяет много раз, на пределе, и склоняет голову – лишь бы будущая мать не курила). Из роли двух «быкующих сверхдержав» они выходят не сразу, но быстро – Василий Иванович делает всё, чтобы выровнять отношения. Не настаивает на своем праве и правоте, можно сказать, «отступает», «сдает позиции». Но надо видеть, какая напряженная внутренняя работа им совершается. Севриновский транслирует это, используя минимум средств, а оторвать взгляд от «маленького человека с советской Атлантиды» просто невозможно.
«Сквозь прощальные слезы» смотрит Бочажок на смыслы, на которых стоял, а автор и команда спектакля – на него. Но ностальгии по советскому времени здесь нет, она вообще-то зловредна, злокачественна, как убежден Тимур Кибиров. Есть симпатия к генералу, который любит безмерно: дочь и внука-бастарда, жену с оперным именем Травиата и оперу. Больше двухсот пластинок, подобранных «любовно и с толком», – эта связь с классической музыкой впечатана, как утонченный, изысканно красивый вензель, в образ Севриновского: очень сдержанный, отрисованный будто простым карандашом, но с нажимом (еще чуть надави – сломается). Набор скупых, по-армейски собранных движений, глухой, без «канонады», голос – и взгляд, где за напряженностью мелькает трепетность души, тонкой, как крылья бабочки («подпаленной» и ранней смертью жены, и диссидентством дочери, и надвигающейся пустотой). Когда он слушает Марию Каллас или Чакону Баха, с мужичка Бочажка «сдувает» налет карикатурности (едва заметный, как ранняя седина, но он все-таки есть). Генерал выходит из своей идеологической «брони» (не такой уж и непробиваемой), «расчехляется» и когда поет колыбельную внуку, как пел Анечке: «В двенадцать часов по ночам/ Из гроба встает барабанщик…» Твердость защитника (своей советской веры) он меняет на беззащитность, снобизм взрослого, который знает, что правильно, а что неправильно – на почти детскость. «Парадоксель», как сказал бы сам Василий Иванович. В спектакле, как и в книге, где автор играет и с героями, и с читателями, интонация «прошита» иронией, но к насмешливым ноткам плюсуются сентиментальные, к комическим моментам, издевательски точным – моменты с отчетливым привкусом горечи. Понятно, что масса авторских комментариев, которые делают кибировский роман полемическим, в инсценировку не попали. Но игровая стихия с «перчинкой» и та степень условности, которую взяли молодые артисты, комментируя на все лады происходящее и своих героев, точно «попадает в тональность» писательской манеры. Эта «интроспекция» делает игру молодого поколения вахтанговцев невероятно обаятельной и немного хулиганской (чего стоит только выход из книжного шкафа самой Ахматовой). Тем более что многоголосие гарнизонной жизни положено на музыку: актеры набрали себе инструментов, от бас-гитары до пианики, и аккомпанируют репликам вперемежку с кибировским «подстрочником». Причем положен семейный «трек» генерала не на советские шлягеры, а на world music – «темпераментные» композиции, где много чувственности, и театральности, и стиля, немного отвязного, но «зачётного» даже для таких меломанов, как Бочажок. Обстоятельства советского времени отец и дочь «пропускают» через себя по-разному: он как «неотъемлемое», она – как «неприемлемое». Но речь в семейной саге идет все-таки о любви, которая несравнимо больше и воинского долга, и чести мундира, и генеральской карьеры, и всего набора принципов. «Кто самая красивая девочка на свете?» Анечка. И ради неё Василий Иванович готов отказаться от всего, чего достиг за годы непростой армейской жизни. Свои идеалы верности, служения он, как «рыцарь бедный», кладет к её ногам. Подписывает согласие на эмиграцию. Хоть и понимает, что это расставание – навсегда. Остается в пустом зале ожидания – один на один с безысходностью. И степень этой жертвенности, этого самоотречения ставит экс-генерала в один ряд с праведниками, каких в стране, отмахнувшейся от Бога, вообще-то быть не должно. Но были.
