О творческом объединении «Вахтанговский Практикум», которому в будущем сезоне исполняется 5 лет, «Театрал» поговорил с режиссером Асей Князевой.
– Ася, расскажите о вашем объединении «Вахтанговский Практикум». Где вы сейчас играете спектакли, где репетируете?
– Каждые полгода или год что-то в нашей жизни кардинально меняется. Вообще за всё время существования нами было выпущено восемь спектаклей. Было бы и больше, но самая большая проблема для нашего автономного некоммерческого коллектива – это отсутствие площадки. И сегодня для нас – это самый существенный вопрос.
Мы появились четыре года назад. Хотя познакомились и стали вместе работать даже раньше. Назвались мы «Вахтанговский Практикум», но к Вахтанговскому театру мы прямого отношения не имеем. Наше название, может быть, немножко путает зрителя, поэтому у нас сейчас появилось альтернативное название, которое мы вводим в обиход. Это «Идеалисты и циники» в честь нашего первого спектакля. Так называется наш телеграм-канал, и многие зрители уже нас так и называют. Но все мы выходцы из Щукинского института, а это – Вахтанговская школа. Так что мы с Вахтанговым связаны глобально. В институте система преподавания остаётся неизменной уже много-много лет, и это гордость и особенность вуза. Система преподавания была там разработана по следам Вахтангова, поэтому мы и назвались «Вахтанговский Практикум». Тем более, что именно Вахтангов утверждал, что ни один театр не появляется без студии, что должна быть Школа-Студия-Театр. То есть это такое триединство. И мы решили на практике опробовать эту теорию Вахтангова.
– За эти четыре года у вас появился свой зритель?
– Да, появился, чему мы очень радуемся. Это люди, которые уже видели наши спектакли по несколько раз, и который приходили к нам в разные пространства и на разные площадки. Но в прошлом году, на рубеже сезонов у нас возникла большая сложность. Многие свои спектакли мы играли в бывшем ЦИМе, который потом был отдан ШДИ, а сейчас перешёл к театру «Шалом». Потом мы играли на арт-платформе «Новый манеж». Но так сложились обстоятельства, что по разным причинам все наши договорённости были расторгнуты, и мы остались со всеми своими спектаклями вообще без пространства. Представляете, у нас идёт пять спектаклей, и вдруг ни один мы не можем играть! Так начинался у нас этот театральный сезон. Мы, честно говоря, были на грани отчаяния и думали, что, может быть, надо всё закрывать, потому что бывают такие обстоятельства, с которыми бороться невозможно. Но потом мы как-то всё это перебороли. Можно сказать, что это была такая ступень роста. Так что мы продолжили нашу деятельность. 3 ноября, как раз в день рождения нашего театра, мы сыграли спектакль «Чепуха» в Театральном центре «На Страстном». Для нас это был знак, что, может быть, всё у нас получится. Так что в этом сезоне мы потихонечку просто восстаём из пепла. Надо вернуть все спектакли, которые у нас были, найти им дом, а дальше уже приступать к новым.
Мы надеемся, что все будет хорошо. В декабре и январе мы уже сыграли два своих спектакля в «На Страстном». В марте согласовали договорённости с Центром Высоцкого, теперь мы будем у них играть два спектакля, а два – «На Страстном».
Кроме того, мы стали сами продавать свои билеты. Это к вопросу о своих зрителях. Для того, чтобы этот зритель появлялся, ему нужен прямой контакт с нами. Раньше они покупали билеты в театре «Школа драматического искусства». Многие оставляли положительные отзывы, но на сайте «Школы драматического искусства». Мы не можем требовать, чтоб публика знала все нюансы театральной жизни. Но нам важно, чтобы наш зритель остался с нами в контакте, а нам это было сложно делать. Но когда мы остались без всех площадок и стали работать по другой системе, то поняли, свою ошибку, и теперь стали самостоятельно продавать билеты, на которых написано, что это «Вахтанговский Практикум». У нас есть свой сайт, который мы разработали прошлым летом, развиваем свои соцсети. Таким образом, мы начали, наконец, более продуманную работу с публикой. К сожалению, чтобы мы полностью осознали и начали решать проблемы, нужна была такая катастрофа, когда казалось, что все рухнуло... С одной стороны, это тяжело, с другой стороны, оказалось, всё, что ни делается, всё к лучшему.
– У вас есть спектакли для детской аудитории?
– Сейчас у нас все спектакли взрослые. С маркировкой 12+ и 16+, но если родитель прочитал всё про спектакль и, тем не менее, решил, что его ребёнок готов к восприятию, то он его приведет, и мы, конечно, не можем запретить.
У нас был один детский спектакль – «Пиноккио», но он больше не идёт. А есть, например, спектакль-концерт «для взрослых и уставших людей» – «Чепуха» по стихам Маршака. Но многие приводят туда своих детей. Потому что это Маршак, и люди, которые выросли на Маршаке, хотят, чтобы их дети тоже о нем узнали.
Еще у нас есть спектакль «Мама, я блогер». Он 16+. Но видимо работает «сарафанное радио» – на этот спектакль пришли люди, которым показалось, что надо привести подростков. Однажды к нам даже целый класс привели на этот спектакль.
– Значит, зрители-родители увидели в этом воспитательный момент?
– Да, тем более, что периодически мы после этого спектакля устраивали ещё встречи.
– Паблик-ток?
– Зрители стали подходить и спрашивать, не будет ли какого-то обсуждения? Очень хочется обсудить увиденное, потому что спектакль вызывает очень разные реакции. Одни – одну позицию поддерживают, другие – другую. Спектакль специально так и задуман, чтобы ставить вопросы. И мы решили, а почему бы не попробовать, и стали иногда проводить встречи. Приглашали гостя, который бы вёл эту беседу. Темы бывали совершенно разные. Была тема современной драматургии, и мы приглашали Сергея Коробкова, который мог рассказать о том, что такое современная драма и как с ней работать зрителю. Приглашали психологов, которые говорили о проблемах, затронутых в спектакле с точки зрения психологии. Подростковых психологов приглашали, блогера приглашали, который тоже разговаривал с аудиторией о том, что вообще такое блогинг и так далее. Такие вот встречи проводили, когда мы играли в «Школе драматического искусства». Это было очень интересно, мы сами узнавали какие-то неожиданные для себя вещи, более точно видели своего зрителя, понимали, кто пришёл на этот спектакль и почему. Ведь современная драма – это вещь специфическая. И не все люди готовы купить билет именно на современную драму. Многие просто боятся. Возможно, у них ассоциации, например, с матом на сцене.
Мы дважды обращались к современной драме. Один раз был спектакль «Без кофеина и никотина». Это такой был отсыл к «Кофе и сигаретам» Джармуша. Мы играли этот спектакль в арт-кафе «Март», которое сейчас уже закрылось.
А потом мы обратились к пьесе «Мама, я блогер». Мы это сделали осознанно, и я думаю, не прогадали. Этот спектакль нужен был и нам, и нашим зрителям.
– Значит, классику, как таковую, вы не ставите?
– Почему? У нас есть Достоевский. Это классика же русской литературы! У нас есть Людвиг Тик – «Хвала котам или Приношение почтеннейшей публике», у него пьеса называется «Кот в сапогах», а у нас это смесь его пьесы с Гоффманом. И это уже немецкая классика, причем тоже XIX века. Но драматургии в классическом понимании у нас действительно мало. Все наши названия, так или иначе, основаны на прозе.
– Вы всегда сами пишете инсценировку?
– Да! Я вообще очень люблю работать с литературным материалом. То, что мы выбираем в «Практикуме», мы выбираем абсолютно осознанно. Ну, зачем нам ставить «Горе от ума», условно говоря, если зритель скорее всего пойдёт на Грибоедова в Малый театр? Зачем идти на классику к молодёжному некоммерческому коллективу, когда можно пойти в классический театр. А мы обращаемся к классическим авторам, но берем у них совсем неожиданный материал. Вот мы взяли, например, «Дневник писателя» Достоевского. Этого никто в театре не ставил, но это труд, который он писал много лет и из которого потом родились очень многие его персонажи. И многие зрители, которые это читали, приходят, потому что хотят посмотреть, как это будет на сцене. А те, которые не читали, смотрят, и потом говорят, захотелось это прочитать. Это провоцирует на более глубокое изучение нашей истории, нашей культуры. Мне кажется, это важно. И с Маршаком тоже самое! Его все знают, но кроме «Детки в клетке», у него есть огромное количество чудесных переводов английской поэзии! И свои стихи у него гениальные! На спектакль приходят люди, которым кажется, что они знают Маршака, но потом они убеждаются, что это не так, и хотят его перечитать. Мне кажется, это правильно, потому что театр должен быть живым, должен нести жизнь. А литература – на самом деле тоже живая, просто в связи с суетой, отсутствием времени и привычки читать люди знают довольно узкий круг произведений известных писателей. И часто складывается какое-то «музейное» отношение к ним. И возникает парадокс. С одной стороны, современную драму многие боятся, а классику считают «покрытой слоем пыли». А я считаю, что живой театр может быть и в том, и в другом! Поэтому для нашего коллектива мы сделали такой выбор: чтобы зритель шёл к нам именно за таким материалом, который он редко может найти в репертуарах московских театров.
– Можно считать, что это некая ваша миссия – выводить на сцену тексты, которые до этого не считались театральным материалом!
– Я не знаю по поводу миссии, но может быть… Потому что я не только в «Практикуме» обращаюсь к таким «странным» текстам, которые или забыты, или просто кажутся не театральными. Мне это очень интересно! Это какая-то внутренняя потребность, как болезнь… Когда я нахожу какой-то текст, который я хочу «привести» в театр, то не могу от этого избавится, пока не найду этому воплощения... В прошлом году у меня было такое неожиданное открытие. Я делала дипломный спектакль на курсе Михаила Петровича Семакова в Щукинском институте. Это был Гайто Газданов «Ночные дороги». Михаил Петрович для меня открыл Газданова, которого я не очень хорошо знала. И когда я начала его читать, он абсолютно меня перевернул! Я ни о чем больше думать не могла. Я сначала даже не очень хотела делать дипломный спектакль со студентами, но сам материал меня настолько захватил, что я поняла, что не могу его не сделать. Этот роман «Ночные дороги» сначала казался абсолютно не театральным. Может быть, скорее кинематографичным. Но работа над ним была очень-очень интересной. И когда мы выпустили спектакль, он шёл три раза в месяц и очень хорошо собирал зрителей. Многие говорили потом: «Боже мой, он как будто это про нас пишет». И я была рада, что они стали читать Газданова. Мне кажется, что это важно, когда люди смотрят спектакль и открывают для себя какой-то пласт истории, культуры, литературы. Человеческий пласт, новый для себя, неожиданный. И это ведь замечательно!
Но обращаюсь я к таким материалам не потому, что это важно и нужно, а потому что меня что-то «цепляет», и я не могу от этого оторваться. Необходимо это воплотить – приблизить к себе и показать другим.
Хотя про других в этот момент не думаешь. Это какой-то диалог с автором. Причём, чем ближе к премьере, тем внутренний диалог с писателем менее слышен, зато больше «слышен» сам спектакль. И когда он выходит к зрителю, ты уже немножко от этого отходишь, отдаляешься. А сначала возникает потребность жизнь воспринимать через призму этого материала. Свою жизнь, жизнь других людей, видеть всё по-другому… Я же говорю, это как болезнь… Заболеваешь, борешься, чтобы это поставить, потому что только тогда ты сможешь освободиться.
– А для постановки в «Вахтанговском Практикуме» сейчас есть новые задумки?
– Есть, но я не люблю рассказывать заранее. Вот, когда мы об этом объявим, тогда я расскажу. А пока в этом сезоне, и даже в начале следующего, в сентябре-октябре, нам очень важно восстановить те спектакли, которые у нас шли. И шли хорошо. Надо до конца решить всю организационную сторону вопроса.
– У вас есть, где сейчас хранить декорации и репетировать?
– У нас есть склады для декорации. Нам сейчас важно, чтобы спектакли снова шли в репертуаре. Чтобы репертуар был сверстан, чтобы мы знали, что, где и когда у нас идёт. Пока что мы восстановили только два наших спектакля «Чепуха» и «Мама, я блогер».
– А что значит в вашем случае – восстановить? Вы снова репетируете?
– Безусловно, мы их адаптировали под другое пространство, под другую площадку декорации изготовили новые. Когда у нас есть договорённость с площадкой, и мы знаем, что в этом месяце в такие-то дни будет спектакль, когда сможем вести продажи, то сможем заниматься и выпуском нового спектакля…. Нам, конечно, важно найти более-менее стабильную площадку, потому что каждый раз адаптировать спектакль под новую – очень тяжело. Мы так делали с «Чепухой», она в этом плане очень мобильная, может быть, в разных местах, но это все равно трудоёмкий процесс. Поэтому мы бы хотели, чтобы зритель, который пришел сегодня на спектакль, имел возможность заглянуть на сайт и увидеть дату следующего спектакля! И это всем значительно облегчает жизнь.
Потому что если зрителю понравился спектакль, он на следующий день он встретился со своими друзьями и говорит: «Я вчера был в театре, мне понравился спектакль, советую сходить». «А когда он будет?» И если у тебя нет ответа, когда он будет, то через через день-два, люди забудут об этом.
– У вашего театра есть спонсоры, которые вас поддерживают?
– У нас есть свои средства, которые мы можем накопить и эти средства пустить в оборот. Мы на них можем изготовить декорацию, купить костюмы, отдать их за аренду и так далее. У нас есть возможность участвовать в грантовых конкурсах. Мы можем, конечно, привлекать и какие-то частные вложения, чего у нас, правда, ещё не было. В основном получаем поддержку через гранты и конкурсы.
Мы за это время работали с Президентским фондом культурных инициатив, с «Открытой сценой», это грант департамента МФКИ, и мы выпускали спектакли на свои средства, которые мы копили с проданных билетов.
– Как вы будете отмечать пятилетие? Новым проектом?
– Пятилетие у нас будет в ноябре, и я надеюсь, что к этому времени, мы сможем сделать что-то новое.
– За эти годы коллектив сильно изменился?
– В основном – это те же люди, которые были с самого начала. Мы до сих пор вместе. Пока у нас не было помещения мы все равно без дела не сидели. В сентябре мы провели премию, которую устраивала «Пушкинская карта», участвовали в Театральном биеннале и в Фестивале Маршака. Со спектаклем «Дневник писателя» ездили на молодёжный фестиваль в Сочи. Мы участвуем в благотворительных мероприятиях. Послезавтра, мы идем на фестиваль «Люди как люди», посвящённый проблемам аутизма. Мы считаем, что всегда надо помогать, даже когда у тебя мало сил.
– Что бы вы сказали тем, кто ещё не знает про ваш театр. Почему надо к вам прийти?
– Я думаю, что у нас можно найти неожиданный материал, который вообще не встретишь в других театрах Москвы и не только Москвы. И всё это подано через игровую природу, через праздничность, где всегда даже в любом драматизме есть комизм. А вообще, мне кажется, человек ходит в театр, чтобы почувствовать себя живым и чтобы найти общение. И у нас он точно это найдёт. Вот я так скажу: мы – живые, и с нами вы тоже почувствуете себя живыми.
– Ася, расскажите о вашем объединении «Вахтанговский Практикум». Где вы сейчас играете спектакли, где репетируете?
– Каждые полгода или год что-то в нашей жизни кардинально меняется. Вообще за всё время существования нами было выпущено восемь спектаклей. Было бы и больше, но самая большая проблема для нашего автономного некоммерческого коллектива – это отсутствие площадки. И сегодня для нас – это самый существенный вопрос.
Мы появились четыре года назад. Хотя познакомились и стали вместе работать даже раньше. Назвались мы «Вахтанговский Практикум», но к Вахтанговскому театру мы прямого отношения не имеем. Наше название, может быть, немножко путает зрителя, поэтому у нас сейчас появилось альтернативное название, которое мы вводим в обиход. Это «Идеалисты и циники» в честь нашего первого спектакля. Так называется наш телеграм-канал, и многие зрители уже нас так и называют. Но все мы выходцы из Щукинского института, а это – Вахтанговская школа. Так что мы с Вахтанговым связаны глобально. В институте система преподавания остаётся неизменной уже много-много лет, и это гордость и особенность вуза. Система преподавания была там разработана по следам Вахтангова, поэтому мы и назвались «Вахтанговский Практикум». Тем более, что именно Вахтангов утверждал, что ни один театр не появляется без студии, что должна быть Школа-Студия-Театр. То есть это такое триединство. И мы решили на практике опробовать эту теорию Вахтангова.
– За эти четыре года у вас появился свой зритель?
– Да, появился, чему мы очень радуемся. Это люди, которые уже видели наши спектакли по несколько раз, и который приходили к нам в разные пространства и на разные площадки. Но в прошлом году, на рубеже сезонов у нас возникла большая сложность. Многие свои спектакли мы играли в бывшем ЦИМе, который потом был отдан ШДИ, а сейчас перешёл к театру «Шалом». Потом мы играли на арт-платформе «Новый манеж». Но так сложились обстоятельства, что по разным причинам все наши договорённости были расторгнуты, и мы остались со всеми своими спектаклями вообще без пространства. Представляете, у нас идёт пять спектаклей, и вдруг ни один мы не можем играть! Так начинался у нас этот театральный сезон. Мы, честно говоря, были на грани отчаяния и думали, что, может быть, надо всё закрывать, потому что бывают такие обстоятельства, с которыми бороться невозможно. Но потом мы как-то всё это перебороли. Можно сказать, что это была такая ступень роста. Так что мы продолжили нашу деятельность. 3 ноября, как раз в день рождения нашего театра, мы сыграли спектакль «Чепуха» в Театральном центре «На Страстном». Для нас это был знак, что, может быть, всё у нас получится. Так что в этом сезоне мы потихонечку просто восстаём из пепла. Надо вернуть все спектакли, которые у нас были, найти им дом, а дальше уже приступать к новым.
Мы надеемся, что все будет хорошо. В декабре и январе мы уже сыграли два своих спектакля в «На Страстном». В марте согласовали договорённости с Центром Высоцкого, теперь мы будем у них играть два спектакля, а два – «На Страстном».
Кроме того, мы стали сами продавать свои билеты. Это к вопросу о своих зрителях. Для того, чтобы этот зритель появлялся, ему нужен прямой контакт с нами. Раньше они покупали билеты в театре «Школа драматического искусства». Многие оставляли положительные отзывы, но на сайте «Школы драматического искусства». Мы не можем требовать, чтоб публика знала все нюансы театральной жизни. Но нам важно, чтобы наш зритель остался с нами в контакте, а нам это было сложно делать. Но когда мы остались без всех площадок и стали работать по другой системе, то поняли, свою ошибку, и теперь стали самостоятельно продавать билеты, на которых написано, что это «Вахтанговский Практикум». У нас есть свой сайт, который мы разработали прошлым летом, развиваем свои соцсети. Таким образом, мы начали, наконец, более продуманную работу с публикой. К сожалению, чтобы мы полностью осознали и начали решать проблемы, нужна была такая катастрофа, когда казалось, что все рухнуло... С одной стороны, это тяжело, с другой стороны, оказалось, всё, что ни делается, всё к лучшему.
– У вас есть спектакли для детской аудитории?
– Сейчас у нас все спектакли взрослые. С маркировкой 12+ и 16+, но если родитель прочитал всё про спектакль и, тем не менее, решил, что его ребёнок готов к восприятию, то он его приведет, и мы, конечно, не можем запретить.
У нас был один детский спектакль – «Пиноккио», но он больше не идёт. А есть, например, спектакль-концерт «для взрослых и уставших людей» – «Чепуха» по стихам Маршака. Но многие приводят туда своих детей. Потому что это Маршак, и люди, которые выросли на Маршаке, хотят, чтобы их дети тоже о нем узнали.
Еще у нас есть спектакль «Мама, я блогер». Он 16+. Но видимо работает «сарафанное радио» – на этот спектакль пришли люди, которым показалось, что надо привести подростков. Однажды к нам даже целый класс привели на этот спектакль.
– Значит, зрители-родители увидели в этом воспитательный момент?
– Да, тем более, что периодически мы после этого спектакля устраивали ещё встречи.
– Паблик-ток?
– Зрители стали подходить и спрашивать, не будет ли какого-то обсуждения? Очень хочется обсудить увиденное, потому что спектакль вызывает очень разные реакции. Одни – одну позицию поддерживают, другие – другую. Спектакль специально так и задуман, чтобы ставить вопросы. И мы решили, а почему бы не попробовать, и стали иногда проводить встречи. Приглашали гостя, который бы вёл эту беседу. Темы бывали совершенно разные. Была тема современной драматургии, и мы приглашали Сергея Коробкова, который мог рассказать о том, что такое современная драма и как с ней работать зрителю. Приглашали психологов, которые говорили о проблемах, затронутых в спектакле с точки зрения психологии. Подростковых психологов приглашали, блогера приглашали, который тоже разговаривал с аудиторией о том, что вообще такое блогинг и так далее. Такие вот встречи проводили, когда мы играли в «Школе драматического искусства». Это было очень интересно, мы сами узнавали какие-то неожиданные для себя вещи, более точно видели своего зрителя, понимали, кто пришёл на этот спектакль и почему. Ведь современная драма – это вещь специфическая. И не все люди готовы купить билет именно на современную драму. Многие просто боятся. Возможно, у них ассоциации, например, с матом на сцене.
Мы дважды обращались к современной драме. Один раз был спектакль «Без кофеина и никотина». Это такой был отсыл к «Кофе и сигаретам» Джармуша. Мы играли этот спектакль в арт-кафе «Март», которое сейчас уже закрылось.
А потом мы обратились к пьесе «Мама, я блогер». Мы это сделали осознанно, и я думаю, не прогадали. Этот спектакль нужен был и нам, и нашим зрителям.
– Значит, классику, как таковую, вы не ставите?
– Почему? У нас есть Достоевский. Это классика же русской литературы! У нас есть Людвиг Тик – «Хвала котам или Приношение почтеннейшей публике», у него пьеса называется «Кот в сапогах», а у нас это смесь его пьесы с Гоффманом. И это уже немецкая классика, причем тоже XIX века. Но драматургии в классическом понимании у нас действительно мало. Все наши названия, так или иначе, основаны на прозе.
– Вы всегда сами пишете инсценировку?
– Да! Я вообще очень люблю работать с литературным материалом. То, что мы выбираем в «Практикуме», мы выбираем абсолютно осознанно. Ну, зачем нам ставить «Горе от ума», условно говоря, если зритель скорее всего пойдёт на Грибоедова в Малый театр? Зачем идти на классику к молодёжному некоммерческому коллективу, когда можно пойти в классический театр. А мы обращаемся к классическим авторам, но берем у них совсем неожиданный материал. Вот мы взяли, например, «Дневник писателя» Достоевского. Этого никто в театре не ставил, но это труд, который он писал много лет и из которого потом родились очень многие его персонажи. И многие зрители, которые это читали, приходят, потому что хотят посмотреть, как это будет на сцене. А те, которые не читали, смотрят, и потом говорят, захотелось это прочитать. Это провоцирует на более глубокое изучение нашей истории, нашей культуры. Мне кажется, это важно. И с Маршаком тоже самое! Его все знают, но кроме «Детки в клетке», у него есть огромное количество чудесных переводов английской поэзии! И свои стихи у него гениальные! На спектакль приходят люди, которым кажется, что они знают Маршака, но потом они убеждаются, что это не так, и хотят его перечитать. Мне кажется, это правильно, потому что театр должен быть живым, должен нести жизнь. А литература – на самом деле тоже живая, просто в связи с суетой, отсутствием времени и привычки читать люди знают довольно узкий круг произведений известных писателей. И часто складывается какое-то «музейное» отношение к ним. И возникает парадокс. С одной стороны, современную драму многие боятся, а классику считают «покрытой слоем пыли». А я считаю, что живой театр может быть и в том, и в другом! Поэтому для нашего коллектива мы сделали такой выбор: чтобы зритель шёл к нам именно за таким материалом, который он редко может найти в репертуарах московских театров.
– Можно считать, что это некая ваша миссия – выводить на сцену тексты, которые до этого не считались театральным материалом!
– Я не знаю по поводу миссии, но может быть… Потому что я не только в «Практикуме» обращаюсь к таким «странным» текстам, которые или забыты, или просто кажутся не театральными. Мне это очень интересно! Это какая-то внутренняя потребность, как болезнь… Когда я нахожу какой-то текст, который я хочу «привести» в театр, то не могу от этого избавится, пока не найду этому воплощения... В прошлом году у меня было такое неожиданное открытие. Я делала дипломный спектакль на курсе Михаила Петровича Семакова в Щукинском институте. Это был Гайто Газданов «Ночные дороги». Михаил Петрович для меня открыл Газданова, которого я не очень хорошо знала. И когда я начала его читать, он абсолютно меня перевернул! Я ни о чем больше думать не могла. Я сначала даже не очень хотела делать дипломный спектакль со студентами, но сам материал меня настолько захватил, что я поняла, что не могу его не сделать. Этот роман «Ночные дороги» сначала казался абсолютно не театральным. Может быть, скорее кинематографичным. Но работа над ним была очень-очень интересной. И когда мы выпустили спектакль, он шёл три раза в месяц и очень хорошо собирал зрителей. Многие говорили потом: «Боже мой, он как будто это про нас пишет». И я была рада, что они стали читать Газданова. Мне кажется, что это важно, когда люди смотрят спектакль и открывают для себя какой-то пласт истории, культуры, литературы. Человеческий пласт, новый для себя, неожиданный. И это ведь замечательно!
Но обращаюсь я к таким материалам не потому, что это важно и нужно, а потому что меня что-то «цепляет», и я не могу от этого оторваться. Необходимо это воплотить – приблизить к себе и показать другим.
Хотя про других в этот момент не думаешь. Это какой-то диалог с автором. Причём, чем ближе к премьере, тем внутренний диалог с писателем менее слышен, зато больше «слышен» сам спектакль. И когда он выходит к зрителю, ты уже немножко от этого отходишь, отдаляешься. А сначала возникает потребность жизнь воспринимать через призму этого материала. Свою жизнь, жизнь других людей, видеть всё по-другому… Я же говорю, это как болезнь… Заболеваешь, борешься, чтобы это поставить, потому что только тогда ты сможешь освободиться.
– А для постановки в «Вахтанговском Практикуме» сейчас есть новые задумки?
– Есть, но я не люблю рассказывать заранее. Вот, когда мы об этом объявим, тогда я расскажу. А пока в этом сезоне, и даже в начале следующего, в сентябре-октябре, нам очень важно восстановить те спектакли, которые у нас шли. И шли хорошо. Надо до конца решить всю организационную сторону вопроса.
– У вас есть, где сейчас хранить декорации и репетировать?
– У нас есть склады для декорации. Нам сейчас важно, чтобы спектакли снова шли в репертуаре. Чтобы репертуар был сверстан, чтобы мы знали, что, где и когда у нас идёт. Пока что мы восстановили только два наших спектакля «Чепуха» и «Мама, я блогер».
– А что значит в вашем случае – восстановить? Вы снова репетируете?
– Безусловно, мы их адаптировали под другое пространство, под другую площадку декорации изготовили новые. Когда у нас есть договорённость с площадкой, и мы знаем, что в этом месяце в такие-то дни будет спектакль, когда сможем вести продажи, то сможем заниматься и выпуском нового спектакля…. Нам, конечно, важно найти более-менее стабильную площадку, потому что каждый раз адаптировать спектакль под новую – очень тяжело. Мы так делали с «Чепухой», она в этом плане очень мобильная, может быть, в разных местах, но это все равно трудоёмкий процесс. Поэтому мы бы хотели, чтобы зритель, который пришел сегодня на спектакль, имел возможность заглянуть на сайт и увидеть дату следующего спектакля! И это всем значительно облегчает жизнь.
Потому что если зрителю понравился спектакль, он на следующий день он встретился со своими друзьями и говорит: «Я вчера был в театре, мне понравился спектакль, советую сходить». «А когда он будет?» И если у тебя нет ответа, когда он будет, то через через день-два, люди забудут об этом.
– У вашего театра есть спонсоры, которые вас поддерживают?
– У нас есть свои средства, которые мы можем накопить и эти средства пустить в оборот. Мы на них можем изготовить декорацию, купить костюмы, отдать их за аренду и так далее. У нас есть возможность участвовать в грантовых конкурсах. Мы можем, конечно, привлекать и какие-то частные вложения, чего у нас, правда, ещё не было. В основном получаем поддержку через гранты и конкурсы.
Мы за это время работали с Президентским фондом культурных инициатив, с «Открытой сценой», это грант департамента МФКИ, и мы выпускали спектакли на свои средства, которые мы копили с проданных билетов.
– Как вы будете отмечать пятилетие? Новым проектом?
– Пятилетие у нас будет в ноябре, и я надеюсь, что к этому времени, мы сможем сделать что-то новое.
– За эти годы коллектив сильно изменился?
– В основном – это те же люди, которые были с самого начала. Мы до сих пор вместе. Пока у нас не было помещения мы все равно без дела не сидели. В сентябре мы провели премию, которую устраивала «Пушкинская карта», участвовали в Театральном биеннале и в Фестивале Маршака. Со спектаклем «Дневник писателя» ездили на молодёжный фестиваль в Сочи. Мы участвуем в благотворительных мероприятиях. Послезавтра, мы идем на фестиваль «Люди как люди», посвящённый проблемам аутизма. Мы считаем, что всегда надо помогать, даже когда у тебя мало сил.
– Что бы вы сказали тем, кто ещё не знает про ваш театр. Почему надо к вам прийти?
– Я думаю, что у нас можно найти неожиданный материал, который вообще не встретишь в других театрах Москвы и не только Москвы. И всё это подано через игровую природу, через праздничность, где всегда даже в любом драматизме есть комизм. А вообще, мне кажется, человек ходит в театр, чтобы почувствовать себя живым и чтобы найти общение. И у нас он точно это найдёт. Вот я так скажу: мы – живые, и с нами вы тоже почувствуете себя живыми.
