«Осень» на Новой сцене МХТ – это попытка ответить на вопрос, куда уходит любовь. Маленький шедевр на двоих. Режиссер Андрей Гончаров искал материал специально под Артёма Быстрова и Ольгу Литвинову, с которыми уже делал «Чрево» по прозе Замятина, «крестьянский мюзикл» о домашнем насилии – а теперь выбрал рассказ Стриндберга из сборника «Супружеские идиллии: рассказы о браке».
В браке Аксель и Лили – всего десять лет, а кажется, что полжизни: оба уже давно забыли про «легкость бытия» и набрали лишний вес – в объемных телах-комбинезонах под бесформенной, невыносимо скучной одеждой, с параметрами рубенсовского «Вакха», Быстров и Литвинова похожи на двух пенсионеров. У неё – седина и дежурно-пресное выражение лица, у него – лысина, «дикорастущие» бакенбарды и испарина человека, уставшего бегать по кругу.
«Им обоим было трудно, как двум одинаково сильным лошадям, из которых каждая тянет свою лямку», – подсказывает Стриндберг, а Гончаров показывает их на развилке: муж сообщает, что уезжает в командировку, прямо сейчас – и, возможно, навсегда – а жена невозмутимо и мгновенно подает чемодан: всё, что нужно – уже здесь, по умолчанию, всё под контролем, в том числе сам Аксель. Лили он называет «мамой». Потому что живёт под присмотром – и даже на расстоянии, в номере отеля, где, наконец-то, остался один, руководствуется её «директивами»: что поесть, что посмотреть – через силу жует бутерброд, выбирает «Титаник», прощальный диалог Ди Каприо с Кейт Уинслет, а в озвучке слышит голос Лили... По сути, она щёлкает пультом, а не он. Никакой самостоятельности.
«Тревожность – это необоснованное забегание вперед», – так начинается лекция «Как победить тревожность в СИЗО». Аксель, тюремный инспектор (попавший на свободу впервые за большой срок в браке), читает её не арестантам, а зрителям. В публичном выступлении он, как ни странно, «выговаривает» ту часть себя, которая невидима, неслышна и никому не интересна дома. Потом заходит на новый круг – и открывает перед публикой свою «ценностную сетку»: предлагает сравнить себя с Робинзоном Крузо, которого каннибалы ставят перед выбором – или стать жертвой, быть съеденным, или убить – третьего не дано, но он даже на диком острове хочет остаться «человеком мира».
Это общение Акселя с залом подскажет, что есть территория, на которую Лили не заходит, потому что она – вне быта и набора «формочек», по которым разложено их бытовое общение. И все-таки... «Всерьёз рассказывать про отношения людей, которые живут 10 лет бок о бок и знают все особенности друг друга – это перебор», – решил режиссер, поэтому артисты не раз отложат на потом текст «дядьки» Стриндберга, а сами будут добывать парадоксальный юмор из вставных номеров и не оставят никаких сомнений: мужу от жены не отделаться даже в отъезде. Причем эта ментальная связь проявляется и комически, и лирически, когда Быстров берёт в руки гитару, Литвинова – аккордеон, и звучит O Solitude («О, одиночество») Генри Пёрселла, музыка «из света и слёз», а на сцену выкатываются два огромных зеркальных шара и заполняют собой пустоту.
Художник Константин Соловьев (кстати, тот же, что и в «Чреве») обшивает сцену светлыми, гладкими досками, аккуратными рядами – упорядоченность быта, монотонный ритм, а сквозь щели в мизинец толщиной просвечивает осенняя усталость друг от друга и от своих социальных ролей – мужа и жены, отца и матери. А оба носят их, как свою вторую оболочку, – естественную для неё, для него – душную, – и забывают, какими были в начале отношений. «Эта оболочка, грубая и твёрдая, конечно, мешает росту. Зато она безопасна, и в ней очень удобно, потому что всё понятно», – говорит Андрей Гончаров. Если человек прирастает к ней, не остаётся никакого зазора для чувственности – любые проявления тяги, влечения друг к другу начинают опадать, как листья поздней осенью.
Лили и Аксель оказываются как раз в той точке, когда надо либо продолжать жить со своей семейной «обшивкой», «наращивать её толщину и крепость», либо выбраться оттуда и отдаться другому состоянию – оглянуться на свою весну. Позволить себе уязвимость, потому что в ней есть возможность перейти в «зону роста», то есть меняться, обновляться – и если не запустить новый виток супружеской жизни, то хотя бы попробовать.
Эта возможность – сбросить лишнее, накопившееся за 10 лет – открывается для Акселя и Лили в разлуке. Они начинают писать друг другу любовные письма и не понимают, почему вдруг чувствуют себя «практически мучительно счастливыми». Ждут встречи. Назначают свидание друг другу в том самом городе у моря, где их любовь только «распускалась». И вот уже Лили идет по набережной не в трениках и рубашке на все случаи жизни, а в образе прекрасной незнакомки: черное платье в пол, капор с кружевом и розовые мюли: «Ну, как я выгляжу? Нравится?» – интересуется она у зрителей.
Шаг за шагом оба молодеют: избавляются сначала от париков и заношенной одежды, потом снимают с себя искусственную полноту – набранные за годы брака «килограммы» недовольства друг другом, совместной жизнью, набившей оскомину, – казалось бы, вот-вот случится перезагрузка. Но несмотря на романтический настрой, подготовку (шезлонги, мангал, бокалы) и высокий градус ожиданий, ничего не происходит. Разговор не клеится, угли гаснут, вино не пьянит и даже спетая Лили песня про «Три счастливых дня» – оттуда, из их короткого прошлого счастья – не вызывает «горения». Она еще на что-то надеется, а он уже спит – лицом в простыню с «листопадом»...
Белые маечки, джинсы, подтянутые тела. Казалось бы, эти двое снова увидели друг друга прежними – и в письмах, и наедине в номере гостиницы, где уже бывали женихом и невестой – в отрыве от приевшегося фона, вдали от домашних забот. И все-таки остались обособленными, как зеркальные шары: рядом, но не вместе. Весна, которая прошла, так и не вернулась. «Мы уже стары, мамочка, мы уже сыграли нашу роль и должны быть довольны тем, что было», – снова подсказывает «дядька» Стриндберг, а Аксель с Лили не хотят верить, что впереди – только заморозки, и снова их сердца встают на цыпочки под музыку Пёрселла, прозрачную, как осенний воздух. O Solitude.
В браке Аксель и Лили – всего десять лет, а кажется, что полжизни: оба уже давно забыли про «легкость бытия» и набрали лишний вес – в объемных телах-комбинезонах под бесформенной, невыносимо скучной одеждой, с параметрами рубенсовского «Вакха», Быстров и Литвинова похожи на двух пенсионеров. У неё – седина и дежурно-пресное выражение лица, у него – лысина, «дикорастущие» бакенбарды и испарина человека, уставшего бегать по кругу.
«Им обоим было трудно, как двум одинаково сильным лошадям, из которых каждая тянет свою лямку», – подсказывает Стриндберг, а Гончаров показывает их на развилке: муж сообщает, что уезжает в командировку, прямо сейчас – и, возможно, навсегда – а жена невозмутимо и мгновенно подает чемодан: всё, что нужно – уже здесь, по умолчанию, всё под контролем, в том числе сам Аксель. Лили он называет «мамой». Потому что живёт под присмотром – и даже на расстоянии, в номере отеля, где, наконец-то, остался один, руководствуется её «директивами»: что поесть, что посмотреть – через силу жует бутерброд, выбирает «Титаник», прощальный диалог Ди Каприо с Кейт Уинслет, а в озвучке слышит голос Лили... По сути, она щёлкает пультом, а не он. Никакой самостоятельности.«Тревожность – это необоснованное забегание вперед», – так начинается лекция «Как победить тревожность в СИЗО». Аксель, тюремный инспектор (попавший на свободу впервые за большой срок в браке), читает её не арестантам, а зрителям. В публичном выступлении он, как ни странно, «выговаривает» ту часть себя, которая невидима, неслышна и никому не интересна дома. Потом заходит на новый круг – и открывает перед публикой свою «ценностную сетку»: предлагает сравнить себя с Робинзоном Крузо, которого каннибалы ставят перед выбором – или стать жертвой, быть съеденным, или убить – третьего не дано, но он даже на диком острове хочет остаться «человеком мира».
Это общение Акселя с залом подскажет, что есть территория, на которую Лили не заходит, потому что она – вне быта и набора «формочек», по которым разложено их бытовое общение. И все-таки... «Всерьёз рассказывать про отношения людей, которые живут 10 лет бок о бок и знают все особенности друг друга – это перебор», – решил режиссер, поэтому артисты не раз отложат на потом текст «дядьки» Стриндберга, а сами будут добывать парадоксальный юмор из вставных номеров и не оставят никаких сомнений: мужу от жены не отделаться даже в отъезде. Причем эта ментальная связь проявляется и комически, и лирически, когда Быстров берёт в руки гитару, Литвинова – аккордеон, и звучит O Solitude («О, одиночество») Генри Пёрселла, музыка «из света и слёз», а на сцену выкатываются два огромных зеркальных шара и заполняют собой пустоту.
Художник Константин Соловьев (кстати, тот же, что и в «Чреве») обшивает сцену светлыми, гладкими досками, аккуратными рядами – упорядоченность быта, монотонный ритм, а сквозь щели в мизинец толщиной просвечивает осенняя усталость друг от друга и от своих социальных ролей – мужа и жены, отца и матери. А оба носят их, как свою вторую оболочку, – естественную для неё, для него – душную, – и забывают, какими были в начале отношений. «Эта оболочка, грубая и твёрдая, конечно, мешает росту. Зато она безопасна, и в ней очень удобно, потому что всё понятно», – говорит Андрей Гончаров. Если человек прирастает к ней, не остаётся никакого зазора для чувственности – любые проявления тяги, влечения друг к другу начинают опадать, как листья поздней осенью.Лили и Аксель оказываются как раз в той точке, когда надо либо продолжать жить со своей семейной «обшивкой», «наращивать её толщину и крепость», либо выбраться оттуда и отдаться другому состоянию – оглянуться на свою весну. Позволить себе уязвимость, потому что в ней есть возможность перейти в «зону роста», то есть меняться, обновляться – и если не запустить новый виток супружеской жизни, то хотя бы попробовать.
Эта возможность – сбросить лишнее, накопившееся за 10 лет – открывается для Акселя и Лили в разлуке. Они начинают писать друг другу любовные письма и не понимают, почему вдруг чувствуют себя «практически мучительно счастливыми». Ждут встречи. Назначают свидание друг другу в том самом городе у моря, где их любовь только «распускалась». И вот уже Лили идет по набережной не в трениках и рубашке на все случаи жизни, а в образе прекрасной незнакомки: черное платье в пол, капор с кружевом и розовые мюли: «Ну, как я выгляжу? Нравится?» – интересуется она у зрителей.Шаг за шагом оба молодеют: избавляются сначала от париков и заношенной одежды, потом снимают с себя искусственную полноту – набранные за годы брака «килограммы» недовольства друг другом, совместной жизнью, набившей оскомину, – казалось бы, вот-вот случится перезагрузка. Но несмотря на романтический настрой, подготовку (шезлонги, мангал, бокалы) и высокий градус ожиданий, ничего не происходит. Разговор не клеится, угли гаснут, вино не пьянит и даже спетая Лили песня про «Три счастливых дня» – оттуда, из их короткого прошлого счастья – не вызывает «горения». Она еще на что-то надеется, а он уже спит – лицом в простыню с «листопадом»...
Белые маечки, джинсы, подтянутые тела. Казалось бы, эти двое снова увидели друг друга прежними – и в письмах, и наедине в номере гостиницы, где уже бывали женихом и невестой – в отрыве от приевшегося фона, вдали от домашних забот. И все-таки остались обособленными, как зеркальные шары: рядом, но не вместе. Весна, которая прошла, так и не вернулась. «Мы уже стары, мамочка, мы уже сыграли нашу роль и должны быть довольны тем, что было», – снова подсказывает «дядька» Стриндберг, а Аксель с Лили не хотят верить, что впереди – только заморозки, и снова их сердца встают на цыпочки под музыку Пёрселла, прозрачную, как осенний воздух. O Solitude. 