Лиза, Лизок, Лизаветик, Элизабет, Елизавета. Королева Елизавета. Сколько пафоса и претенциозности в последних двух словах.
Какой образ рождается, когда человек слышит: «Королева Елизавета»? Высокая, роскошная, величественная женщина в пышном царском наряде, в короне, полной драгоценных камней. Её взгляд высокомерен, её жесты элегантны, её походка плавна.
Но Петр Шерешевский увидел совсем другой образ. Вместе с Викторией Верберг они сочиняют свою, осовремененную, королеву в спектакле «Мария Стюарт» во МТЮЗе.
По уже устоявшимся канонам режиссуры Шерешевского, драматург Семен Саксеев перерабатывает пьесу Фридриха Шиллера, оставляя от неё только смыслы. Освежается текст, упрощается пышный грузный язык, пьеса адаптируется для восприятия современного зрителя. При этом образ Елизаветы от такой переработки ничего не теряет. Напротив, внутренний конфликт только обостряется.
Виктория Верберг появляется на сцене в первые минуты спектакля и не сходит с неё бóльшую часть первого действия, с роскошью расположившись на королевской кровати. В тексте про МХАТовский спектакль «Мария Стюарт» 1957 года Алексей Бартошевич описывает, как Ангелина Степанова создавала образ «королевы-девственницы». Интересно наблюдать трансформацию образа к 2022 году: от асексуальности не осталось ни нотки.
В первом танце движения плавные и тягучие, но все же большую часть действия актриса существует напряженно, выявляя таким образом стальные нотки в характере. Коррелируя с героиней пьесы, на сцене актриса существует деловито, но чувственно. Можно заметить, что Елизавета, если можно так выразиться, «следует за грудью», её центр тяжести именно там: не ломится на амбразуру, но телесно раскрепощается, как будто думает она не разумом, а телом. Хоть Елизавета часто меняет лица и настроение, игриво «переливаясь» от веселости к серьезности, её тело остается угловатым. В эротических сценах она не гибкая, не страстная, она — поглотительница. Лейстера она хочет не мягко поцеловать в шейку, нет, она жаждет его, как хочет самка богомола своего самца. Она владеет им, чувствует над ним власть. Она — львица, в её образе много звериного. Начиная от рыжевато-красных растрепанных волос, продолжая пальцами с заточенными ногтями (которыми, кажется, Елизавета готова выцарапать глаза), заканчивая идеально белой острозубой улыбкой. Как будто Елизавета существует только на животных инстинктах: поесть, поспать и удовлетворить сексуальное желание.
Лейстер (Игорь Балалаев) вьется вокруг ног Елизаветы, когда она пытается его затоптать. Он уворачивается, а потом вдруг начинает подлизываться и мурчать. Их дуэт настолько спетый, что кажется, вот сейчас он возьмет, начнет импровизационно танцевать бачату, а она будет вести его за собой. Доверяя ему, веря всем его словам, в первом действии Королева еще чуть-чуть и расплавится, как мороженое. В них двоих рождается сексуальная энергия, ее так много, что, кажется, она вот-вот перельется в момент поедания одновременно укушенного яблока.
Елизавета самым унизительным образом моет соперницу. Грозная королевская фигура нависает над бедной овечкой, сухие пальцы запутывают волосы. Унижают Марию (София Сливина), а стыдно — зрителю, за насилие, за невидимые раны жертвы. Если в пьесе эта сцена разворачивается в просторном лесу, то Петр Шерешевский решает поместить Марию Стюарт в крохотную ванну, где та даже вытянуться не может. Загнали серую мышку в ловушку, где рыжая, почти вышедшая из ума лисица долго и упоительно словесно издевается над ней. В этой сцене текст Марии не просто переделан, он почти весь вырезан, и право на слово достается только Елизавете, которая проговаривает реплики тягуче и мягко, что наводит еще больший ужас, чем если бы она кричала и грозила. Елизавета здесь не столько хищница, но властная мачеха — из-за разницы в возрасте, из-за поучительного тона, из-за независимости и ощущения своей власти, из-за почти интимной, даже семейной атмосферы ванной. Слова, выплывая из сморщенных губ, смягчаются под угрожающей улыбкой. Это единственное взаимодействие королев за весь спектакль, при этом они обе часто находятся на сцене вместе. Мария никогда не исчезает из поля зрения Елизаветы, этот образ её нервирует, не дает покоя, она пытается забыться, отвлечься, но, даже убегая за сцену в объятия любовника, она всё равно умом остается здесь. Не живется Елизавете, пока жива соперница.
В движениях королевы нет суеты: она собранная, её жесты минималистичны. В первом действии обтекающий тело шелковый халат нисколько не стесняет звериной походки и пробивающейся страсти. Белоснежная ткань контрастирует со смуглой кожей и с яркими волосами актрисы. Елизавета даже толком не отдается домашнему уюту королевской спальни. Несмотря на внешнюю холодность, внутри она — чуть потухшие, но еще обжигающие угольки. Она совсем не расслаблена, даже во время сна на ней золотые украшения — серьги и кольца; загруженность такова, что в самые ранние утренние часы, когда зубы только-только почищены, можно ожидать деловой визит.
«Тебя че, расстрелять?», — только по концентрации властных грозных ноток в этих словах можно узнать королеву, а не богатую английскую жену-домохозяйку. Привыкшая всеми помыкать, она абсолютно уверена в своем праве распоряжаться чужими жизнями. Убить человека для неё то же самое, что оторвать голову кукле. Нерешительность с тревогой по поводу судьбы Марии как будто отправлена на второй план, оставлена за скобками.
Интересно отметить, как меняется пластика Виктории Верберг после покушения на Королеву Елизавету — походка становится не просто напряженной, а даже рваной, больше статики, лицо — непроницаемое. Боль от предательства любовника она с мастерством скрывает под маской безразличия. Во втором действии выходит на сцену уже с этой болью внутри — событие произошло в антракте. А вот новость об еще одной измене, теперь уже Мортимера, она принимает стойко, даже позволяет себе натянуто посмеяться. Во время уговоров Лейстера Елизавета сохраняет внешнее спокойствие, но внутри, вероятно, распаляется буря, которая лишь иногда коротким вскриком вырывается наружу. При этом в Елизавете сохраняется подвижность реакций: от заигрывания до угроз один шаг. В этом много шиллеровского: он пишет пьесу в эпоху «бури и натиска», когда писатели-штюрмеры восстают против культа прагматической рассудочности, воспевая чувства и страсти.
Королева в прочтении Верберг похожа на образы с авангардного полотна Ольги Розановой «Беспредметная композиция». Краски яркие, но чуть приглушенные, многое осталось как бы за холстом. В её интонациях нет ничего нарочито изображающего — очень реалистичная манера игры. Живые чувства, какие можно встретить в реальности. Характер Елизаветы скорее приближен к холерическому, но, в силу возраста и опыта нахождения на публике, она умеет скрывать чувства, закрываясь от всех маской уверенности и безразличия. В её глазах (которые можно близко рассмотреть благодаря камерам Петра Шерешевского) вспыхивающее пламя бешенства часто тушится таким же безумным льдом.
В первом действии Королева ходит босиком; никаких домашних тапочек с мехом и на каблуке. Из стереотипно королевского только оставленные на авансцене картонные фигуры с вырезанными лицами — вот они точно роскошно одеты, не обделены драгоценными камнями и великолепными головными уборами. А на живой царствующей королеве что осталось? Ничего специфического! Ни макияжа, за которым можно было бы скрыть душевную бурю, ни утягивающего корсета, ни аккуратно собранных волос. Вот такая вот современная правительница.
Она — Женщина. Её желание доминировать в постели выведено на первый план, она больше не девственница (как реальный исторический персонаж) и ревностной зависти к Марии здесь уже нет. Елизавета не обвиняет Стюарт в излишнем распутстве и даже как будто не ревнует Лейстера, ведь она им обладает, как облагает Англией. Она — сверху. Но самого процесса недостаточно, чтобы получить удовлетворение. Ей нужно доминировать, унижать партнера.
Выпускница последнего курса Анатолия Эфроса в ГИТИСе, легендарная актриса МТЮЗа Виктория Верберг не боится играть свой возраст. Со сцены из уст ее героини зритель слышит: «Если захочу — рожу». Провокационно. Излишне самоуверенно. А, возможно, в спектакле показана другая реальность: хоть секс и есть, но вошел он в жизнь Елизаветы слишком поздно. Осталось неудовлетворение по поводу нереализованности себя как матери. Поэтому всю заботу и любовь, на которую только она способна, она отдает своей стране и своему мужчине. И как вдвойне больно потерпеть предательство с обеих сторон сразу.
Голос Елизаветы так же меняется вместе с изменением героини, вместе с путем, который она проходит. Актриса усиливает скрипучие мотивы в интонациях, которые часто проскальзывают у более пожилых людей, и особенно это слышно в песенных партиях, которые она исполняет. Такое скрежетание подчеркивает характер. Игорь Балалаев так же Марии Стюарт скорее в отцы годится, поэтому действующая королева действительно не комплексует. В начале спектакля голос Виктории тянется как плотный мёд, а во втором действии в нем появляется стальная стружка, строгость, даже грубость. Дикция очень четкая: звуки Ж, З, Р вылетают со скоростью пули, и хоть микрофон помогает в охвате всего зала, уверена, она справилась бы и без него. В момент, когда Елизавета отдает приказ, в её голосе прорывается гром. Она — женская версия Зевса. Иногда ей очень выгодна роль ребенка. Тогда её голос омолаживается, переключившись на верхний регистр. Так она отдает письмо на хранение — с наигранной детской наивностью.
С этими желтыми солярными знаками Елизавета становится королевой солнца, чтобы зритель не забывал, что при всей многоликости она в первую очередь грозный монарх, и теперь у неё больше нет соперниц.
С каждым из персонажей трагедии Виктория Верберг надевает новую маску на свою героиню. С Берли (Сергей Погосян) она преображается в акулу бизнеса; особенно ярко этот образ проявляется во втором действии, когда на ней надет черный деловой костюм. Он сшит точно по фигуре, не стесняет движения, но подчеркивает уже упомянутую угловатость, всё снежно-белое одеяние первого действия осталось только в едва выглядывающем воротнике рубашки. Волосы, хоть всё еще такие же безумные, но немного менее растрепанные. Взаимодействие с бароном, принесшим документы, исключительно деловое, холодное. Внутри горит обида и злость; Берли так и не заслужил доверия, хотя в первом действии отчаянно пытался. Их глаза почти не пересекаются.
Рядом с Мортимером Королева еще сильнее открывает свою звериную натуру. Упиваясь властью, она приказывает ему раздеться — тогда он становится маленьким серым зайчонком, буквально оказывается прижатым всем королевским весом к столу. Он в клетке, он дрожит перед смертью. Благодаря точным оценкам Ильи Шляги Королева Елизавета раскрепощается, чувствует опьяняющую свободу, власть над этой маленькой жизнью. И эта сцена становится реверансом к будущей сцене издевательств над Марией. Здесь также почти все реплики Елизаветы сокращены, но язык тела отлично справляется с задачей запугивания. Домогательства превращаются в террор над человеком, а затем и над государством. В отличии от шиллеровского текста, где Мортимер остается после сцены с возвышенным духом, с ярким желанием мести и бравадой, в спектакле Шерешевского Мортимер остается облапанным, обваленным в грязи харассмента. Он унижен. Такое обострение дает ему еще большую мотивацию спасти Марию, ненависть к королеве усиливается.
Белые пятиметровые стены с золотыми молдингами создают обстановку приемного зала Королевы, где парадоксальным образом умещается всё: и кровать, и ванная, и обеденный стол, и тюрьма Стюарт (сценограф Надежда Лопардина). В минималистичной, стильной комнате много зелени: Елизавета явно обжилась и переставила мебель по своему вкусу. Пространство будто завершает её образ, стены сливаются с развевающимися полами халата и тоже становятся её одеждой. Дворец походит на дорогущую студию в центре Москвы, но все же имеет продолжение где-то за сценой. Виктория и Игорь единственные в белых костюмах в первой сцене, у остальных актеров костюмы серые, синие и черные. Мохер халата очень удешевляет образ Игоря, в то время как шёлк одежды Виктории перекликается с пижамным комплектом Софии той же ткани. Все детали сцены очень подходят королеве Елизавете, она знает тут каждый уголок, и её уверенность образуется также из понимания: это её территория.
Блог молодых и начинающих театральных критиков «Точка зрения» на сайте «Театрала» общедоступен, и мы предлагаем вам стать одним из его авторов. Материалы присылайте на molkritika@gmail.com для редактора Павла Руднева.
Какой образ рождается, когда человек слышит: «Королева Елизавета»? Высокая, роскошная, величественная женщина в пышном царском наряде, в короне, полной драгоценных камней. Её взгляд высокомерен, её жесты элегантны, её походка плавна.
Но Петр Шерешевский увидел совсем другой образ. Вместе с Викторией Верберг они сочиняют свою, осовремененную, королеву в спектакле «Мария Стюарт» во МТЮЗе.
По уже устоявшимся канонам режиссуры Шерешевского, драматург Семен Саксеев перерабатывает пьесу Фридриха Шиллера, оставляя от неё только смыслы. Освежается текст, упрощается пышный грузный язык, пьеса адаптируется для восприятия современного зрителя. При этом образ Елизаветы от такой переработки ничего не теряет. Напротив, внутренний конфликт только обостряется.
Виктория Верберг появляется на сцене в первые минуты спектакля и не сходит с неё бóльшую часть первого действия, с роскошью расположившись на королевской кровати. В тексте про МХАТовский спектакль «Мария Стюарт» 1957 года Алексей Бартошевич описывает, как Ангелина Степанова создавала образ «королевы-девственницы». Интересно наблюдать трансформацию образа к 2022 году: от асексуальности не осталось ни нотки.
В первом танце движения плавные и тягучие, но все же большую часть действия актриса существует напряженно, выявляя таким образом стальные нотки в характере. Коррелируя с героиней пьесы, на сцене актриса существует деловито, но чувственно. Можно заметить, что Елизавета, если можно так выразиться, «следует за грудью», её центр тяжести именно там: не ломится на амбразуру, но телесно раскрепощается, как будто думает она не разумом, а телом. Хоть Елизавета часто меняет лица и настроение, игриво «переливаясь» от веселости к серьезности, её тело остается угловатым. В эротических сценах она не гибкая, не страстная, она — поглотительница. Лейстера она хочет не мягко поцеловать в шейку, нет, она жаждет его, как хочет самка богомола своего самца. Она владеет им, чувствует над ним власть. Она — львица, в её образе много звериного. Начиная от рыжевато-красных растрепанных волос, продолжая пальцами с заточенными ногтями (которыми, кажется, Елизавета готова выцарапать глаза), заканчивая идеально белой острозубой улыбкой. Как будто Елизавета существует только на животных инстинктах: поесть, поспать и удовлетворить сексуальное желание.
Лейстер (Игорь Балалаев) вьется вокруг ног Елизаветы, когда она пытается его затоптать. Он уворачивается, а потом вдруг начинает подлизываться и мурчать. Их дуэт настолько спетый, что кажется, вот сейчас он возьмет, начнет импровизационно танцевать бачату, а она будет вести его за собой. Доверяя ему, веря всем его словам, в первом действии Королева еще чуть-чуть и расплавится, как мороженое. В них двоих рождается сексуальная энергия, ее так много, что, кажется, она вот-вот перельется в момент поедания одновременно укушенного яблока.Елизавета самым унизительным образом моет соперницу. Грозная королевская фигура нависает над бедной овечкой, сухие пальцы запутывают волосы. Унижают Марию (София Сливина), а стыдно — зрителю, за насилие, за невидимые раны жертвы. Если в пьесе эта сцена разворачивается в просторном лесу, то Петр Шерешевский решает поместить Марию Стюарт в крохотную ванну, где та даже вытянуться не может. Загнали серую мышку в ловушку, где рыжая, почти вышедшая из ума лисица долго и упоительно словесно издевается над ней. В этой сцене текст Марии не просто переделан, он почти весь вырезан, и право на слово достается только Елизавете, которая проговаривает реплики тягуче и мягко, что наводит еще больший ужас, чем если бы она кричала и грозила. Елизавета здесь не столько хищница, но властная мачеха — из-за разницы в возрасте, из-за поучительного тона, из-за независимости и ощущения своей власти, из-за почти интимной, даже семейной атмосферы ванной. Слова, выплывая из сморщенных губ, смягчаются под угрожающей улыбкой. Это единственное взаимодействие королев за весь спектакль, при этом они обе часто находятся на сцене вместе. Мария никогда не исчезает из поля зрения Елизаветы, этот образ её нервирует, не дает покоя, она пытается забыться, отвлечься, но, даже убегая за сцену в объятия любовника, она всё равно умом остается здесь. Не живется Елизавете, пока жива соперница.
В движениях королевы нет суеты: она собранная, её жесты минималистичны. В первом действии обтекающий тело шелковый халат нисколько не стесняет звериной походки и пробивающейся страсти. Белоснежная ткань контрастирует со смуглой кожей и с яркими волосами актрисы. Елизавета даже толком не отдается домашнему уюту королевской спальни. Несмотря на внешнюю холодность, внутри она — чуть потухшие, но еще обжигающие угольки. Она совсем не расслаблена, даже во время сна на ней золотые украшения — серьги и кольца; загруженность такова, что в самые ранние утренние часы, когда зубы только-только почищены, можно ожидать деловой визит.«Тебя че, расстрелять?», — только по концентрации властных грозных ноток в этих словах можно узнать королеву, а не богатую английскую жену-домохозяйку. Привыкшая всеми помыкать, она абсолютно уверена в своем праве распоряжаться чужими жизнями. Убить человека для неё то же самое, что оторвать голову кукле. Нерешительность с тревогой по поводу судьбы Марии как будто отправлена на второй план, оставлена за скобками.
Интересно отметить, как меняется пластика Виктории Верберг после покушения на Королеву Елизавету — походка становится не просто напряженной, а даже рваной, больше статики, лицо — непроницаемое. Боль от предательства любовника она с мастерством скрывает под маской безразличия. Во втором действии выходит на сцену уже с этой болью внутри — событие произошло в антракте. А вот новость об еще одной измене, теперь уже Мортимера, она принимает стойко, даже позволяет себе натянуто посмеяться. Во время уговоров Лейстера Елизавета сохраняет внешнее спокойствие, но внутри, вероятно, распаляется буря, которая лишь иногда коротким вскриком вырывается наружу. При этом в Елизавете сохраняется подвижность реакций: от заигрывания до угроз один шаг. В этом много шиллеровского: он пишет пьесу в эпоху «бури и натиска», когда писатели-штюрмеры восстают против культа прагматической рассудочности, воспевая чувства и страсти.
Королева в прочтении Верберг похожа на образы с авангардного полотна Ольги Розановой «Беспредметная композиция». Краски яркие, но чуть приглушенные, многое осталось как бы за холстом. В её интонациях нет ничего нарочито изображающего — очень реалистичная манера игры. Живые чувства, какие можно встретить в реальности. Характер Елизаветы скорее приближен к холерическому, но, в силу возраста и опыта нахождения на публике, она умеет скрывать чувства, закрываясь от всех маской уверенности и безразличия. В её глазах (которые можно близко рассмотреть благодаря камерам Петра Шерешевского) вспыхивающее пламя бешенства часто тушится таким же безумным льдом.
В первом действии Королева ходит босиком; никаких домашних тапочек с мехом и на каблуке. Из стереотипно королевского только оставленные на авансцене картонные фигуры с вырезанными лицами — вот они точно роскошно одеты, не обделены драгоценными камнями и великолепными головными уборами. А на живой царствующей королеве что осталось? Ничего специфического! Ни макияжа, за которым можно было бы скрыть душевную бурю, ни утягивающего корсета, ни аккуратно собранных волос. Вот такая вот современная правительница.
Она — Женщина. Её желание доминировать в постели выведено на первый план, она больше не девственница (как реальный исторический персонаж) и ревностной зависти к Марии здесь уже нет. Елизавета не обвиняет Стюарт в излишнем распутстве и даже как будто не ревнует Лейстера, ведь она им обладает, как облагает Англией. Она — сверху. Но самого процесса недостаточно, чтобы получить удовлетворение. Ей нужно доминировать, унижать партнера.
Выпускница последнего курса Анатолия Эфроса в ГИТИСе, легендарная актриса МТЮЗа Виктория Верберг не боится играть свой возраст. Со сцены из уст ее героини зритель слышит: «Если захочу — рожу». Провокационно. Излишне самоуверенно. А, возможно, в спектакле показана другая реальность: хоть секс и есть, но вошел он в жизнь Елизаветы слишком поздно. Осталось неудовлетворение по поводу нереализованности себя как матери. Поэтому всю заботу и любовь, на которую только она способна, она отдает своей стране и своему мужчине. И как вдвойне больно потерпеть предательство с обеих сторон сразу.
Голос Елизаветы так же меняется вместе с изменением героини, вместе с путем, который она проходит. Актриса усиливает скрипучие мотивы в интонациях, которые часто проскальзывают у более пожилых людей, и особенно это слышно в песенных партиях, которые она исполняет. Такое скрежетание подчеркивает характер. Игорь Балалаев так же Марии Стюарт скорее в отцы годится, поэтому действующая королева действительно не комплексует. В начале спектакля голос Виктории тянется как плотный мёд, а во втором действии в нем появляется стальная стружка, строгость, даже грубость. Дикция очень четкая: звуки Ж, З, Р вылетают со скоростью пули, и хоть микрофон помогает в охвате всего зала, уверена, она справилась бы и без него. В момент, когда Елизавета отдает приказ, в её голосе прорывается гром. Она — женская версия Зевса. Иногда ей очень выгодна роль ребенка. Тогда её голос омолаживается, переключившись на верхний регистр. Так она отдает письмо на хранение — с наигранной детской наивностью.
Так она просит вернуть ей воздушные шарики, как будто сейчас нет ничего важнее. Ни государство, ни смерть Марии, ни предательство Лейстера — только шарики.
С этими желтыми солярными знаками Елизавета становится королевой солнца, чтобы зритель не забывал, что при всей многоликости она в первую очередь грозный монарх, и теперь у неё больше нет соперниц.
С каждым из персонажей трагедии Виктория Верберг надевает новую маску на свою героиню. С Берли (Сергей Погосян) она преображается в акулу бизнеса; особенно ярко этот образ проявляется во втором действии, когда на ней надет черный деловой костюм. Он сшит точно по фигуре, не стесняет движения, но подчеркивает уже упомянутую угловатость, всё снежно-белое одеяние первого действия осталось только в едва выглядывающем воротнике рубашки. Волосы, хоть всё еще такие же безумные, но немного менее растрепанные. Взаимодействие с бароном, принесшим документы, исключительно деловое, холодное. Внутри горит обида и злость; Берли так и не заслужил доверия, хотя в первом действии отчаянно пытался. Их глаза почти не пересекаются.Рядом с Мортимером Королева еще сильнее открывает свою звериную натуру. Упиваясь властью, она приказывает ему раздеться — тогда он становится маленьким серым зайчонком, буквально оказывается прижатым всем королевским весом к столу. Он в клетке, он дрожит перед смертью. Благодаря точным оценкам Ильи Шляги Королева Елизавета раскрепощается, чувствует опьяняющую свободу, власть над этой маленькой жизнью. И эта сцена становится реверансом к будущей сцене издевательств над Марией. Здесь также почти все реплики Елизаветы сокращены, но язык тела отлично справляется с задачей запугивания. Домогательства превращаются в террор над человеком, а затем и над государством. В отличии от шиллеровского текста, где Мортимер остается после сцены с возвышенным духом, с ярким желанием мести и бравадой, в спектакле Шерешевского Мортимер остается облапанным, обваленным в грязи харассмента. Он унижен. Такое обострение дает ему еще большую мотивацию спасти Марию, ненависть к королеве усиливается.
Белые пятиметровые стены с золотыми молдингами создают обстановку приемного зала Королевы, где парадоксальным образом умещается всё: и кровать, и ванная, и обеденный стол, и тюрьма Стюарт (сценограф Надежда Лопардина). В минималистичной, стильной комнате много зелени: Елизавета явно обжилась и переставила мебель по своему вкусу. Пространство будто завершает её образ, стены сливаются с развевающимися полами халата и тоже становятся её одеждой. Дворец походит на дорогущую студию в центре Москвы, но все же имеет продолжение где-то за сценой. Виктория и Игорь единственные в белых костюмах в первой сцене, у остальных актеров костюмы серые, синие и черные. Мохер халата очень удешевляет образ Игоря, в то время как шёлк одежды Виктории перекликается с пижамным комплектом Софии той же ткани. Все детали сцены очень подходят королеве Елизавете, она знает тут каждый уголок, и её уверенность образуется также из понимания: это её территория.
Блог молодых и начинающих театральных критиков «Точка зрения» на сайте «Театрала» общедоступен, и мы предлагаем вам стать одним из его авторов. Материалы присылайте на molkritika@gmail.com для редактора Павла Руднева.
