
Евгения Добровольская ухватилась за главную роль в «Космосе» сразу, как прочла пьесу Алексея Житковского. За десять дней созрело решение ставить, это было ее решение. Современная пьеса о женской судьбе, в которой есть и требование милости, но есть и обвинительная интонация — тут всё откликалось в ее опыте. Спектакль через год перенесли с маленькой площадки на большую, он хорошо собирал публику.
В отличие от других «Космосов» (пьеса идет в десятках театров страны), Евгения Добровольская играла страшно, некарикатурно. Пародировать женскую судьбу было актрисе не с руки, она не высмеивала персонажа. С первых тактов спектакля была заметна сумасшединка. В пьесе безумие Татьяны Гизатуллиной выражено в профдеформации: учительница английского языка продолжает говорить на рунглише и в быту. Этот контекст обычно из спектаклей выпадает, а во мхатовской работе тему потери грани между явью и нереальным Добровольская брала своим персональным темпераментом. Было что-то в актрисе этакое мистическое: она играла всегда словно на температуре, в полузабытьи, лихорадочно. Сам выход на сцену был как факт опьянения свободой. Хрипел, искажаясь, голос; кричало, конвульсируя, тело, набухали жилы. Актриса вытягивались, становилась больше, словно выпрыгивая из кожи. И любое слово в устах актрисы выглядело как темпераментный аргумент, ввинчивалось в зрителя саморезом.

И вот такой была ее Татьяна: глубоко недовольная своей жизнью, одиночеством, ощущением потолка, в который упирается упрямый русский темперамент, она хотела прорваться в иноземное пространство. Мечта о космосе была надеждой на преодоление земного тяготения. Город Бугульма тянул к земле, звал в могилу, а героиня хотела восторга и разрушительной страсти. Расплата за двоемирие — блаженное безумие, блаженство отключения от реальности. Евгения Добровольская умела сделать эту роль смешной и тревожно жуткой одновременно. Актриса уловила этот рецепт спасения для своих героинь: не соотноситься с реальностью, не признавать ее. Взгляд с экрана, взгляд из космоса был четче взгляда родственника.
Добровольская умела постоять за женщину, за народ свой. В спектакле «Кому на Руси жить хорошо» в Гоголь-центре ей удавалось выражение боли народной — в женской материнской теме Матрёны Николая Некрасова, которую целиком взяла на себя актриса, одновременно и монументальная, и взвинченная, со сталью в голосе. Кому бы на Руси хорошо ни жилось, все время деток жалко, их только и можно пожалеть. Монолог обезумевшей от горя, хоронящей собственное дитя, Матрёны полон ласкательных суффиксов. Накормить и пожалеть всех.

В другом спектакле Кирилла Серебренникова — в «Господах Головлевых» героиня Евгении Добровольской Аннинька вершила всю историю и судьбу самого Порфирия. Умная, красивая, мистическая актриса, приехавшая в Погореловку умирать, она осуществляет победу над головлевской Мухой. Разоблачает Порфирия (Евгений Миронов): хоть и презирает тот актрису, но испытывает к телу падшей женщины плохонькое чувство, преступную страсть как следствие тотального одиночества и чернушных фантазий. Аннинька с высоты своего страшного опыта, с высоты падения и со знанием смерти, случившейся у нее на глазах, смерти, стоявшей рядом, разоблачает монстра одним словом, одним заклятием: «Вы же всегда один! Как жить-то не страшно». И Муха умирает, уязвленный в самое сердце.

Женская тема в палитре актрисы — это всегда кровавая битва между мужчиной и женщиной, где женщина сражается на равных. С Андреем Кузичевым они много лет играли спектакль «Предел любви» по французскому тексту Паскаля Рамбера и в его же режиссуре. Диалог любви похож на уязвление партнера словом. Найти синхрон можно только поругавшись, приведя партнера в неистовство. Нельзя капитулировать в этой схватке, но можно добиться, чтобы тебя услышали. А это значит — дойти до предела эмоции. Вот это как плакальщица в традиции: она проводит тебя через порог боли. Взявши за руку, зрителя проводит от нуля градусов до точки кипения и наоборот, к покою аплодисментов. Эмоциональная встряска аудитории была всегда результатом актерской и человеческой работы Евгении Добровольской.