Эта премьера в МХТ помогла вернуться в профессию уникальному актеру. Сергей Волков приехал из Петербурга в Москву за своим мастером, Юрием Бутусовым, оставил работу в Театре Ленсовета, оставил в прошлом роль Брехта, за которую получил «Золотую Маску» в 23 года, – и попал в труппу Театра Вахтангова.
Всё вроде бы складывалось: главные роли в бутусовских спектаклях: «Пер Гюнт», «Король Лир», «Идиот», в котором репетировал князя Мышкина… Но премьера отменилась, Бутусов уехал из страны, «Пер Гюнта» сняли – и последние полгода он думал, что вообще завяжет с театром, бросит это дело. Не было ни сил, ни желания посмотреть на себя по-новому в профессии, попробовать себя в новом качестве – и все-таки Сергей Волков смог. Помогло упрямство режиссера Елизаветы Бондарь: она не оставляла попыток заманить в работу, на главную роль – непризнанного писателя, который изголодался по признанию, вообще по нормальной коммуникации с миром. И теперь, когда прошел блок премьерных показов, очевидно, что это удача сезона, в МХТ, может быть, даже главная.
«Бедные люди»
Из книги нобелевского лауреата Кнута Гамсуна «Голод» Сергей Волков смог вытащить «здоровый абсурдизм» и уйти от страданий в духе Достоевского. Хотя впервые прочитал этот роман, когда жил в Петербурге, и воспринимал через призму «бедных людей» Федора Михайловича. Но потом, уже на репетициях, убедился, что «маленький человек» норвежского образца все-таки более витальный.
Нищий молодой писатель живет в съемной комнатке, не платит хозяйке, бродит по городу и каждый день борется с чувством голода – и физического, и творческого, на самом деле, не менее мучительного. Он скатился в глубокую воронку одиночества и потерял живой контакт с людьми, из-за «спазмов» самолюбия и своих больных фантазий, потерял адекватность, так что, бывает, в общении выделывает «непотребную дичь» и испытывает «голод по любви», как поэтично выразился Волков. Ищет, как одержимый, свою принцессу Грёзу, придуманную Илаяль, пытается разглядеть её в первых встречных, уличных женщинах. Ищет потерянный контакт с Богом, обижается на Него, как ребенок, которого почему-то перестали любить – и потому он болеет...
«Ломают пополам»
Но несмотря на то, что герой Гамсуна находится на грани голодной смерти, в игре Сергея Волкова берет верх не трагическое, а комическое, абсурдистского толка: юмор возникает из несоответствия ожиданий от жизни и кризиса на всех уровнях. Не то чтобы он не осознает свое «чрезвычайное положение», но ведет себя неадекватно. Потому что слишком самолюбив, чтобы признать, что опускается на самое дно и никак не вынырнет. Не просит о помощи. Отдает последнее, лишь бы не уровняться с нищим, быть хотя бы на сантиметр выше – он же все-таки человек пишущий и все-таки верит в свою исключительность. Пытается «держать марку» и делать вид, что может заработать: один текст – и 10 крон в кармане. Хотя никому он, похоже, не нужен – ни со статьями, ни с философским трактатом. И как писать, если единственный карандаш ломают пополам, несмотря на просьбы вернуть? Демонстративно. Тело, уже до предела измотанное, тоже ломают двумя битами – насильственное общение, насилие, как в «Заводоном апельсине», случается внезапно, без видимых причин.
Невостребованность для художника – это ад, как и трудности коммуникации: с людьми, от которых зависит, вообще с реальностью. Тут она шаг за шагом отступает и «сдает позиции». Сцену заполняют фантасмагории – на фоне экрана, который заливается то желтым, то синим, то фиолетовым, то красным – как будто сознание накладывает фильтры на всех, кто встречается по дороге к одной и той же парковой скамейке. Здесь лучше всего пишется, но с ежедневного маршрута, который помогал себя дисциплинировать, писатель сбивается, начинает блуждать, в прямом и переносном смысле, видит вокруг уже не людей, а проекции своих сомнений и страхов – быть ненужным, «дисквалифицированным».
«Бесконечный монолог»
Сергей Волков играет это как постепенное «погружение в невроз». Сначала он обаятелен, бодр и несмотря ни на что выглядит как социально позитивный человек, а потом начинает «сбоить» и бывает внезапно агрессивен. От очень болезненного чувства несправедливости и собственного бессилия. Когда главный редактор всем подряд говорит «это хорошо» – и полицейскому, и попрошайке-шарманщице, и торговке булочками – всем, кроме журналиста, которому возвращает текст и просит переделать, это похоже на дурную бесконечность. И длится она, пока игра воображения не выйдет на «призовой уровень» – представьте: бесконечно длинный стол с белой скатертью, официант торжественно подносит блюдо, поднимает крышку, а там – огромная обглоданная кость… Сумма всех ожиданий со знаком «плюс», всех перспектив разом обнулилась – жизнь показала красную карточку. Понятно, что fall out случился по разным причинам, но главная все-таки – отсутствие диалога. «Голод» – это, по сути, непрерывный внутренний монолог, расцвеченный галлюцинациями.
У Елизаветы Бондарь получился очень лаконичный, стильный и, как ни странно, лёгкий спектакль – из тяжёлого, мрачного романа она сделала «партитуру», где вроде бы всё время «дребезжит» внутренний раздрай – под звуки расстроенного пианино со снятой декой и целого набора «шумовых» предметов (смятой бумаги, щёток для обуви и даже трубы из магазина сантехники) – но одновременно с диссонансом звучит «нотка» юмора, спасительного в ситуации, когда надо с собой разобраться и не «съедать» себя, а перенастраивать. Это в общем-то и происходит, когда Сергей Волков переходит от гротеска к лирике, от трагической клоунады – к процессу переживания своей неуверенности и уязвимости, от комичного диалога со своими старыми ботинками к «плачу» по неземной Илаяли. Он виртуозно меняет манеру игры, меняет тональности. Актерский аппарат работает, как «хорошо темперированный клавир». И надо видеть, как свободно он может модулировать, как энергично и одновременно собранно, сдержанно может играть – с болью на кончиках пальцев.
Всё вроде бы складывалось: главные роли в бутусовских спектаклях: «Пер Гюнт», «Король Лир», «Идиот», в котором репетировал князя Мышкина… Но премьера отменилась, Бутусов уехал из страны, «Пер Гюнта» сняли – и последние полгода он думал, что вообще завяжет с театром, бросит это дело. Не было ни сил, ни желания посмотреть на себя по-новому в профессии, попробовать себя в новом качестве – и все-таки Сергей Волков смог. Помогло упрямство режиссера Елизаветы Бондарь: она не оставляла попыток заманить в работу, на главную роль – непризнанного писателя, который изголодался по признанию, вообще по нормальной коммуникации с миром. И теперь, когда прошел блок премьерных показов, очевидно, что это удача сезона, в МХТ, может быть, даже главная.
«Бедные люди»
Из книги нобелевского лауреата Кнута Гамсуна «Голод» Сергей Волков смог вытащить «здоровый абсурдизм» и уйти от страданий в духе Достоевского. Хотя впервые прочитал этот роман, когда жил в Петербурге, и воспринимал через призму «бедных людей» Федора Михайловича. Но потом, уже на репетициях, убедился, что «маленький человек» норвежского образца все-таки более витальный.
Нищий молодой писатель живет в съемной комнатке, не платит хозяйке, бродит по городу и каждый день борется с чувством голода – и физического, и творческого, на самом деле, не менее мучительного. Он скатился в глубокую воронку одиночества и потерял живой контакт с людьми, из-за «спазмов» самолюбия и своих больных фантазий, потерял адекватность, так что, бывает, в общении выделывает «непотребную дичь» и испытывает «голод по любви», как поэтично выразился Волков. Ищет, как одержимый, свою принцессу Грёзу, придуманную Илаяль, пытается разглядеть её в первых встречных, уличных женщинах. Ищет потерянный контакт с Богом, обижается на Него, как ребенок, которого почему-то перестали любить – и потому он болеет...
«Ломают пополам»
Но несмотря на то, что герой Гамсуна находится на грани голодной смерти, в игре Сергея Волкова берет верх не трагическое, а комическое, абсурдистского толка: юмор возникает из несоответствия ожиданий от жизни и кризиса на всех уровнях. Не то чтобы он не осознает свое «чрезвычайное положение», но ведет себя неадекватно. Потому что слишком самолюбив, чтобы признать, что опускается на самое дно и никак не вынырнет. Не просит о помощи. Отдает последнее, лишь бы не уровняться с нищим, быть хотя бы на сантиметр выше – он же все-таки человек пишущий и все-таки верит в свою исключительность. Пытается «держать марку» и делать вид, что может заработать: один текст – и 10 крон в кармане. Хотя никому он, похоже, не нужен – ни со статьями, ни с философским трактатом. И как писать, если единственный карандаш ломают пополам, несмотря на просьбы вернуть? Демонстративно. Тело, уже до предела измотанное, тоже ломают двумя битами – насильственное общение, насилие, как в «Заводоном апельсине», случается внезапно, без видимых причин.
Невостребованность для художника – это ад, как и трудности коммуникации: с людьми, от которых зависит, вообще с реальностью. Тут она шаг за шагом отступает и «сдает позиции». Сцену заполняют фантасмагории – на фоне экрана, который заливается то желтым, то синим, то фиолетовым, то красным – как будто сознание накладывает фильтры на всех, кто встречается по дороге к одной и той же парковой скамейке. Здесь лучше всего пишется, но с ежедневного маршрута, который помогал себя дисциплинировать, писатель сбивается, начинает блуждать, в прямом и переносном смысле, видит вокруг уже не людей, а проекции своих сомнений и страхов – быть ненужным, «дисквалифицированным».
«Бесконечный монолог»
Сергей Волков играет это как постепенное «погружение в невроз». Сначала он обаятелен, бодр и несмотря ни на что выглядит как социально позитивный человек, а потом начинает «сбоить» и бывает внезапно агрессивен. От очень болезненного чувства несправедливости и собственного бессилия. Когда главный редактор всем подряд говорит «это хорошо» – и полицейскому, и попрошайке-шарманщице, и торговке булочками – всем, кроме журналиста, которому возвращает текст и просит переделать, это похоже на дурную бесконечность. И длится она, пока игра воображения не выйдет на «призовой уровень» – представьте: бесконечно длинный стол с белой скатертью, официант торжественно подносит блюдо, поднимает крышку, а там – огромная обглоданная кость… Сумма всех ожиданий со знаком «плюс», всех перспектив разом обнулилась – жизнь показала красную карточку. Понятно, что fall out случился по разным причинам, но главная все-таки – отсутствие диалога. «Голод» – это, по сути, непрерывный внутренний монолог, расцвеченный галлюцинациями.
У Елизаветы Бондарь получился очень лаконичный, стильный и, как ни странно, лёгкий спектакль – из тяжёлого, мрачного романа она сделала «партитуру», где вроде бы всё время «дребезжит» внутренний раздрай – под звуки расстроенного пианино со снятой декой и целого набора «шумовых» предметов (смятой бумаги, щёток для обуви и даже трубы из магазина сантехники) – но одновременно с диссонансом звучит «нотка» юмора, спасительного в ситуации, когда надо с собой разобраться и не «съедать» себя, а перенастраивать. Это в общем-то и происходит, когда Сергей Волков переходит от гротеска к лирике, от трагической клоунады – к процессу переживания своей неуверенности и уязвимости, от комичного диалога со своими старыми ботинками к «плачу» по неземной Илаяли. Он виртуозно меняет манеру игры, меняет тональности. Актерский аппарат работает, как «хорошо темперированный клавир». И надо видеть, как свободно он может модулировать, как энергично и одновременно собранно, сдержанно может играть – с болью на кончиках пальцев.