24 апреля Театру Гоголя исполняется 100 лет. Накануне этой исторической даты журнал «Театрал» обратился к художественному руководителю театра Антону Яковлеву с просьбой рассказать о нынешней жизни коллектива и о грядущем юбилее.
– Антон Юрьевич, что значит для Вас сегодня Театр Гоголя?
– Сейчас это мой второй дом. Правда, сначала мы не приняли друг друга. Когда я вошел сюда первый раз, атмосфера показалась мне крайне недружелюбной. Помню свои первые ощущения – я подумал: «Господи, зачем мне всё это нужно?» На следующий день я репетировал в «Ленкоме», артисты меня поздравляли, а мне приход в новый театр в тот момент казался авантюрой. Я улыбался, кивал головой, но не понимал, чего тут больше, минусов или плюсов. Но главная причина, почему я принял это решение тогда, – это личный вызов. Я знал, что никогда не простил бы себе, если бы отказался. Во-первых, это была бы несомненная слабость, во-вторых очевидная глупость. И вот начался процесс создания, возникло немыслимое количество дел. Я вообще не выходил из театра. Начал набирать новых артистов из громадного количества желающих, создал новую команду, делал на сцене и в зале ремонт. Наконец, начались репетиции, с каждым днем атмосфера радикально изменялась. Недружелюбные поначалу стены стали мне родными. Впрочем, все, что со мной происходило тогда, вполне объяснимо: когда приходишь в чужой театр, где недавно закрылся один проект и начинается совершенно другой, появляются закономерные сложности перехода. Да, понадобилось время, чтобы перестать обращать внимание на тех, кто кидал в нас камни. А их было достаточно. Впрочем, в основном, в нас целились, но не попадали. В итоге это меня только закалило и сделало намного сильнее во всех смыслах – и как человека, и как режиссера. Теперь, почти три года спустя, я считаю, что делал и делаю все правильно. Да, сомнения, трудности, все это есть и сейчас, но наш новый театр – родился! И хотя, конечно, случилось пока не всё, что было задумано, и это только начало пути, но я искренне верю в то, что этот путь верный.
– Для многих художественных руководителей собственные постановки являются, прежде всего, неким личным высказыванием, – тем, о чем им важно сказать миру. Из этого и складывается репертуар, у Вас – так же?
– Если спектакль серьезного режиссёра – не высказывание, он просто обслуживает сферу развлечений, ничего больше. Это тоже полезный для зрителя вид деятельности, просто другой. У режиссера должно быть этическое основание для присутствия в профессии, концепция отношения к окружающей реальности и желание изменить этот мир, сделать его лучше. Репертуар должен строиться по принципу понимания глобальных целей искусства вообще и твоего театра – в частности, иначе зачем ты сюда пришёл? Должна присутствовать логика репертуара: пьесы, режиссеры, артисты – всё должно быть подчинено тому способу существования и типу театра, который ты видишь для себя необходимым. Режиссер не должен приспосабливаться к окружающей реальности и тупо обслуживать зрителя, он должен тянуть зрителя за собой, чтобы поднимать его над бытом к высоким и ярким переживаниям и чувствам. Да, это сложно. Проще всего развлекать зрителя с помощью известных артистов и комедийного жанра. Всё это однозначно будет пользоваться спросом. Гораздо сложнее кропотливо выстраивать сильный драматический репертуар. Хочется, чтобы мой театр всегда держал планку и был умным, тонким, концептуальным. При этом, конечно же, он должен быть эффектным, ярким, будоражащим, дерзким, современным по форме.
– Зачем в Театр Гоголя сегодня ходят зрители?
– Потому что у нас очень интересный и разнообразный репертуар, хорошая режиссура и очень талантливая труппа. А ведь у нас в основе молодой театр – средний возраст наших актеров – 30 лет. Наш театр задает самые главные вопросы, ответы на которые способны менять мир, пусть это и прекрасная иллюзия. Если театр не ставит себе такой задачи, я не понимаю смысла его существования... Если зритель идет в театр, он должен быть готов к тому, что здесь необходимо думать, сострадать, рефлексировать. Безусловно, это возможно только в том случае, если все происходящее на сцене «попадает» в него и эмоционально, и интеллектуально. Сейчас к нам ходит самый разный зритель. И по возрасту, и по предпочтениям. Моя главная задача, мечта, если хотите, – сформировать своего, нового зрителя, который будет целенаправленно ходить именно к нам. Таких за три года уже очень много, но все же еще недостаточно, еще много случайных зрителей. Мы не против них, но нам нужны те, кто придет снова. Это процесс даже не трех лет, но очевидно, что он идет все активней и что особенно радует - у нас в зале большое количество молодых людей.
– Недавно вы поставили спектакль по роману «Преступление и наказание» – серьёзное, глубокое, трудное для восприятия произведение. Зачем в столь тяжёлое современное время вы взялись за этот материал?
– Когда мир сходит с ума, существует два пути существования театра: либо отвлекать от реальности и развлекать, либо заставлять размышлять и анализировать. Я не против первого пути. Кто-то это очень хорошо умеет делать. В кино, в театре – музыкально, комедийно, радостно. Но я не умею и не хочу этим заниматься, по крайней мере, пока. Для этого вокруг достаточно режиссеров. Я считаю, что человек, существующий в сегодняшнем мире, живет с обостренными чувствами. Всё сейчас воспринимается более тонко, чувственно, обостренно. Поэтому такие глубокие вещи, как у Фёдора Михайловича Достоевского, сегодня должны «попадать» в него особенно. В эти моменты и происходит диалог со зрителем: «Зачем мы живём?», «Зачем всё это нужно?», «На что имеет право человек?», «Имеет ли право человек убивать и ради чего?» Мой путь – достучаться глобальными вопросами до зрителей. Диалог с ними – это не банальность, не клише. Я смотрю в их лица и часто вижу, как они меняются; слышу, о чем люди говорят после спектакля, для меня это очень важно. Театр должен пробуждать в людях те эмоции, о которых они будут думать ещё не один день. Иначе я не понимаю, зачем вообще нужно искусство, если оно не поднимает человека над землёй, над бытом, над ужасом и банальностью повседневности.
– У вас все повествование идет от того, что Раскольникова судят, он положительный герой, или отрицательный?
– Знаете, чем хорош Фёдор Михайлович? У него нет ни очевидно положительных, ни отрицательных героев... Его герои – люди, которые находятся в крайних обстоятельствах. Когда ты вынужден принимать решения, совершать поступки, именно тогда и проявляется суть личности. Я люблю Достоевского именно за то, что он вскрывает человеческую суть, без деления на «чёрное» и «белое». У него всегда миллион оттенков серого, где свет и тьма – рядом. Вопрос обстоятельств, веры, любви – есть ли у человека шанс вырасти из греха и собственного смрада. Тот же Раскольников в этом смысле – идеальный персонаж. Трогательный семилетний мальчик Родя, на глазах которого убивают лошадь, и он теряет веру в человечество, в добро. Очевидная жертва социума. В итоге он вырастает в рационального убийцу, который отрицает Бога и практически до конца романа сопротивляется раскаянию и отстаивает правильность своего поступка и своей теории разделения людей на типы. Если бы не появилась на его пути Соня, он бы очевидно погиб как личность. Это страшная и очень современная история, я и сегодня вижу, как многие люди, потерявшие веру, являют собой идеальный «сосуд» для беса.
– Почему практически накануне столетия Вы ставите «Гамлета» не здесь, в родном Театре Гоголя, а делаете такой подарок Ленкому Марка Захарова?
– Во-первых, я уже ставил там три года назад. Спектакль «Последний поезд» – музыкально-трагифарсовая история. Так что я хорошо знаю труппу театра. Но «Гамлет» в Ленкоме случился прежде всего потому, что там есть Антон Шагин. Он – тот человек, с которым я решился сочинить Гамлета, причем ещё четыре года назад. Мы тогда были в стадии переговоров – еще не с «Ленкомом», а лично с ним. Потом я принял Театр Гоголя и у меня не было времени ставить где-то еще, кроме моего театра в течение двух лет, потому что нужно было дать старт репертуару. Но прошлой весной мы с Антоном вернулись к этому разговору, и Марк Борисович Варшавер нас поддержал. А потом у нас был достаточно непростой, но очень интересный период репетиций.
– По какому принципу вы отбираете режиссеров, которые ставят в Театре Гоголя?
– Конечно, необходимый критерий – это профессиональные качества режиссера, интересное решение предлагаемого материала. Еще для меня важно, как в подборе артистов, так и в выборе режиссёров, этическая позиция этого человека по отношению к театру, к искусству, его личные принципы. Кроме того, одна из важных миссий нашего театра – давать совсем молодым режиссёрам возможность ставить. Хочется открывать новые имена. Я надеюсь, что так и будет дальше. Вообще, я не понимаю театра одного режиссера. Считаю, что сегодня это тупиковый путь. Такое возможно, только если этот театр изначально был основан как студия. Например, на курсе, где худрук был мастером, ну, или в маленьком театре. А когда это большой организм, в котором достаточно мощная труппа, которая хочет работать и есть две сцены, это элементарная необходимость. К тому же артистам полезно работать с разными режиссерами. С хорошими, разумеется. Из тех пятнадцати спектаклей, которые были поставлены у нас в театре за два с лишним года, нет ни одного проходного, все они пользуются интересом у зрителя, так что мой выбор режиссеров очевидно не был ошибочным.
– Зритель «Гоголь-центра» приходит в Театр Гоголя?
– Я точно знаю, что определённая категория зрителей "Гоголь-центра" уже приходит. Сначала они шли просто проверить, что у нас получилось, не веря в будущий театр. Отрицательные эмоции в большинстве случаев сменились любопытством. Да и глупо все это, я же не имел никакого отношения к закрытию «Гоголь–центра». Я занимаюсь своим делом так же, как занимались они, просто способы существования другие. Слухи, что наш театр будет заниматься только классическим психологическим театром, в чём меня почему-то упрекали, изначально были нелепыми. Я никогда в жизни не был классическим режиссером в эталонном смысле этого слова. Не потому, что я против этого трогательного эпитета, просто это неправда – достаточно посмотреть мои спектакли за 20 лет. Да, в свое время у меня были и классические спектакли, например, «Степанчиково» в Малом или «Дуэль» в МХТ, (который, кстати, уже 15 лет идет в театре, и недавно мы даже возили его в Японию). Но мне уже очень давно ближе совсем другой театр и другой жанр – фантастический реализм, это более яркая и условная форма.
– Вы готовите Юбилейный вечер к столетию Театра имени Н.В. Гоголя, который будет посвящен историческим моментам становления одного из старейших театров Москвы. Вечер объединит в себе рассказ о главных событиях вековой истории театра вместе с музыкальными и драматическими номерами из спектаклей разных лет. Как прошлое влияет на настоящее?
– Да, 24 апреля нам 100 лет. Он называется «Век на сцене. Перезагрузка». Это спектакль-концерт, посвященный самым главным этапам в истории театра; он о том, что было до нас.
В Театре Гоголя никогда не было каких-то определенных традиций. Каждый режиссер, который приходил, делал свой театр. Я с уважением отношусь ко всем, кто был до меня, потому что они так же искренне строили свой театр, как и я сейчас – свой. Если этого не делать, то нет смысла и приходить. Но, отдавая дань памяти, мы провозглашаем: «сейчас – наше время». Мы старый – новый театр. Такой вот парадокс. С одной стороны, ему 100 лет, а с другой – это совсем молодой театр.
– А как складываются Ваши отношения артистами, работающими в Театре Гоголя не один десяток лет?
– Они все играют в моих спектаклях и делают это просто замечательно. И Ольга Науменко, и Ирина Выборнова, и Людмила Гаврилова, и Людмила Чиркова... Я благодарен им, что они сразу приняли меня и помогали в создании нового пространства. Их очень любит наша молодежь, от них всегда идет хорошая энергия, юмор, позитив. Вообще, соединить в работе разные поколения нашего театра было одной из главных моих задач с самого начал. Очень важно, что это получилось, и сейчас наша труппа едина.
– Какие традиции сформировал в Театре Гоголя худрук Антон Яковлев?
– Ещё рано говорить о каких-то традициях. Мы строим репертуар. Пока можно и нужно говорить о человеческой атмосфере внутри театра, о способе работы с артистами и принципах существования на сцене, о жанровой политике, о привлечении «своего» зрителя, о формировании своих собственных успешных звёзд. Пока это не традиции, но наш путь, который может со временем создать традицию.
– Что вы хотите пожелать Театру Гоголю в его юбилей?
– Полных залов, успешных спектаклей, на которые «ломятся» зрители. Мне отрадно видеть, что к нам ходит столько молодежи. Я ни в коей мере не против среднего и старшего поколения, но их я лучше знаю и чувствую, а вот мысли молодых людей часто бывают для меня секретом. А мне хочется понять, чего они хотят и о чем думают. Ведь, так или иначе, именно они – будущее театра. Мы иногда проводим встречи с молодёжью, чтобы получить обратную связь, понять, как они реагируют на наши спектакли.
Я верю в своих артистов, в наше будущее, в то, что у нас все получится. Очень хочу, чтобы наш период Театра Гоголя вошёл в историю, как новый, оригинальный и прекрасный виток.
Театрал поздравляет Театр Гоголя со 100-летием! И желает аншлагов, оваций, признания зрителей и коллег, громких премьер, радостного творчества и нового века новому театру!
– Антон Юрьевич, что значит для Вас сегодня Театр Гоголя?
– Сейчас это мой второй дом. Правда, сначала мы не приняли друг друга. Когда я вошел сюда первый раз, атмосфера показалась мне крайне недружелюбной. Помню свои первые ощущения – я подумал: «Господи, зачем мне всё это нужно?» На следующий день я репетировал в «Ленкоме», артисты меня поздравляли, а мне приход в новый театр в тот момент казался авантюрой. Я улыбался, кивал головой, но не понимал, чего тут больше, минусов или плюсов. Но главная причина, почему я принял это решение тогда, – это личный вызов. Я знал, что никогда не простил бы себе, если бы отказался. Во-первых, это была бы несомненная слабость, во-вторых очевидная глупость. И вот начался процесс создания, возникло немыслимое количество дел. Я вообще не выходил из театра. Начал набирать новых артистов из громадного количества желающих, создал новую команду, делал на сцене и в зале ремонт. Наконец, начались репетиции, с каждым днем атмосфера радикально изменялась. Недружелюбные поначалу стены стали мне родными. Впрочем, все, что со мной происходило тогда, вполне объяснимо: когда приходишь в чужой театр, где недавно закрылся один проект и начинается совершенно другой, появляются закономерные сложности перехода. Да, понадобилось время, чтобы перестать обращать внимание на тех, кто кидал в нас камни. А их было достаточно. Впрочем, в основном, в нас целились, но не попадали. В итоге это меня только закалило и сделало намного сильнее во всех смыслах – и как человека, и как режиссера. Теперь, почти три года спустя, я считаю, что делал и делаю все правильно. Да, сомнения, трудности, все это есть и сейчас, но наш новый театр – родился! И хотя, конечно, случилось пока не всё, что было задумано, и это только начало пути, но я искренне верю в то, что этот путь верный.
– Для многих художественных руководителей собственные постановки являются, прежде всего, неким личным высказыванием, – тем, о чем им важно сказать миру. Из этого и складывается репертуар, у Вас – так же?
– Если спектакль серьезного режиссёра – не высказывание, он просто обслуживает сферу развлечений, ничего больше. Это тоже полезный для зрителя вид деятельности, просто другой. У режиссера должно быть этическое основание для присутствия в профессии, концепция отношения к окружающей реальности и желание изменить этот мир, сделать его лучше. Репертуар должен строиться по принципу понимания глобальных целей искусства вообще и твоего театра – в частности, иначе зачем ты сюда пришёл? Должна присутствовать логика репертуара: пьесы, режиссеры, артисты – всё должно быть подчинено тому способу существования и типу театра, который ты видишь для себя необходимым. Режиссер не должен приспосабливаться к окружающей реальности и тупо обслуживать зрителя, он должен тянуть зрителя за собой, чтобы поднимать его над бытом к высоким и ярким переживаниям и чувствам. Да, это сложно. Проще всего развлекать зрителя с помощью известных артистов и комедийного жанра. Всё это однозначно будет пользоваться спросом. Гораздо сложнее кропотливо выстраивать сильный драматический репертуар. Хочется, чтобы мой театр всегда держал планку и был умным, тонким, концептуальным. При этом, конечно же, он должен быть эффектным, ярким, будоражащим, дерзким, современным по форме.
– Зачем в Театр Гоголя сегодня ходят зрители?
– Потому что у нас очень интересный и разнообразный репертуар, хорошая режиссура и очень талантливая труппа. А ведь у нас в основе молодой театр – средний возраст наших актеров – 30 лет. Наш театр задает самые главные вопросы, ответы на которые способны менять мир, пусть это и прекрасная иллюзия. Если театр не ставит себе такой задачи, я не понимаю смысла его существования... Если зритель идет в театр, он должен быть готов к тому, что здесь необходимо думать, сострадать, рефлексировать. Безусловно, это возможно только в том случае, если все происходящее на сцене «попадает» в него и эмоционально, и интеллектуально. Сейчас к нам ходит самый разный зритель. И по возрасту, и по предпочтениям. Моя главная задача, мечта, если хотите, – сформировать своего, нового зрителя, который будет целенаправленно ходить именно к нам. Таких за три года уже очень много, но все же еще недостаточно, еще много случайных зрителей. Мы не против них, но нам нужны те, кто придет снова. Это процесс даже не трех лет, но очевидно, что он идет все активней и что особенно радует - у нас в зале большое количество молодых людей.
– Недавно вы поставили спектакль по роману «Преступление и наказание» – серьёзное, глубокое, трудное для восприятия произведение. Зачем в столь тяжёлое современное время вы взялись за этот материал?– Когда мир сходит с ума, существует два пути существования театра: либо отвлекать от реальности и развлекать, либо заставлять размышлять и анализировать. Я не против первого пути. Кто-то это очень хорошо умеет делать. В кино, в театре – музыкально, комедийно, радостно. Но я не умею и не хочу этим заниматься, по крайней мере, пока. Для этого вокруг достаточно режиссеров. Я считаю, что человек, существующий в сегодняшнем мире, живет с обостренными чувствами. Всё сейчас воспринимается более тонко, чувственно, обостренно. Поэтому такие глубокие вещи, как у Фёдора Михайловича Достоевского, сегодня должны «попадать» в него особенно. В эти моменты и происходит диалог со зрителем: «Зачем мы живём?», «Зачем всё это нужно?», «На что имеет право человек?», «Имеет ли право человек убивать и ради чего?» Мой путь – достучаться глобальными вопросами до зрителей. Диалог с ними – это не банальность, не клише. Я смотрю в их лица и часто вижу, как они меняются; слышу, о чем люди говорят после спектакля, для меня это очень важно. Театр должен пробуждать в людях те эмоции, о которых они будут думать ещё не один день. Иначе я не понимаю, зачем вообще нужно искусство, если оно не поднимает человека над землёй, над бытом, над ужасом и банальностью повседневности.
– У вас все повествование идет от того, что Раскольникова судят, он положительный герой, или отрицательный?– Знаете, чем хорош Фёдор Михайлович? У него нет ни очевидно положительных, ни отрицательных героев... Его герои – люди, которые находятся в крайних обстоятельствах. Когда ты вынужден принимать решения, совершать поступки, именно тогда и проявляется суть личности. Я люблю Достоевского именно за то, что он вскрывает человеческую суть, без деления на «чёрное» и «белое». У него всегда миллион оттенков серого, где свет и тьма – рядом. Вопрос обстоятельств, веры, любви – есть ли у человека шанс вырасти из греха и собственного смрада. Тот же Раскольников в этом смысле – идеальный персонаж. Трогательный семилетний мальчик Родя, на глазах которого убивают лошадь, и он теряет веру в человечество, в добро. Очевидная жертва социума. В итоге он вырастает в рационального убийцу, который отрицает Бога и практически до конца романа сопротивляется раскаянию и отстаивает правильность своего поступка и своей теории разделения людей на типы. Если бы не появилась на его пути Соня, он бы очевидно погиб как личность. Это страшная и очень современная история, я и сегодня вижу, как многие люди, потерявшие веру, являют собой идеальный «сосуд» для беса.
– Почему практически накануне столетия Вы ставите «Гамлета» не здесь, в родном Театре Гоголя, а делаете такой подарок Ленкому Марка Захарова? – Во-первых, я уже ставил там три года назад. Спектакль «Последний поезд» – музыкально-трагифарсовая история. Так что я хорошо знаю труппу театра. Но «Гамлет» в Ленкоме случился прежде всего потому, что там есть Антон Шагин. Он – тот человек, с которым я решился сочинить Гамлета, причем ещё четыре года назад. Мы тогда были в стадии переговоров – еще не с «Ленкомом», а лично с ним. Потом я принял Театр Гоголя и у меня не было времени ставить где-то еще, кроме моего театра в течение двух лет, потому что нужно было дать старт репертуару. Но прошлой весной мы с Антоном вернулись к этому разговору, и Марк Борисович Варшавер нас поддержал. А потом у нас был достаточно непростой, но очень интересный период репетиций.
– По какому принципу вы отбираете режиссеров, которые ставят в Театре Гоголя? – Конечно, необходимый критерий – это профессиональные качества режиссера, интересное решение предлагаемого материала. Еще для меня важно, как в подборе артистов, так и в выборе режиссёров, этическая позиция этого человека по отношению к театру, к искусству, его личные принципы. Кроме того, одна из важных миссий нашего театра – давать совсем молодым режиссёрам возможность ставить. Хочется открывать новые имена. Я надеюсь, что так и будет дальше. Вообще, я не понимаю театра одного режиссера. Считаю, что сегодня это тупиковый путь. Такое возможно, только если этот театр изначально был основан как студия. Например, на курсе, где худрук был мастером, ну, или в маленьком театре. А когда это большой организм, в котором достаточно мощная труппа, которая хочет работать и есть две сцены, это элементарная необходимость. К тому же артистам полезно работать с разными режиссерами. С хорошими, разумеется. Из тех пятнадцати спектаклей, которые были поставлены у нас в театре за два с лишним года, нет ни одного проходного, все они пользуются интересом у зрителя, так что мой выбор режиссеров очевидно не был ошибочным.
– Зритель «Гоголь-центра» приходит в Театр Гоголя?
– Я точно знаю, что определённая категория зрителей "Гоголь-центра" уже приходит. Сначала они шли просто проверить, что у нас получилось, не веря в будущий театр. Отрицательные эмоции в большинстве случаев сменились любопытством. Да и глупо все это, я же не имел никакого отношения к закрытию «Гоголь–центра». Я занимаюсь своим делом так же, как занимались они, просто способы существования другие. Слухи, что наш театр будет заниматься только классическим психологическим театром, в чём меня почему-то упрекали, изначально были нелепыми. Я никогда в жизни не был классическим режиссером в эталонном смысле этого слова. Не потому, что я против этого трогательного эпитета, просто это неправда – достаточно посмотреть мои спектакли за 20 лет. Да, в свое время у меня были и классические спектакли, например, «Степанчиково» в Малом или «Дуэль» в МХТ, (который, кстати, уже 15 лет идет в театре, и недавно мы даже возили его в Японию). Но мне уже очень давно ближе совсем другой театр и другой жанр – фантастический реализм, это более яркая и условная форма.
– Вы готовите Юбилейный вечер к столетию Театра имени Н.В. Гоголя, который будет посвящен историческим моментам становления одного из старейших театров Москвы. Вечер объединит в себе рассказ о главных событиях вековой истории театра вместе с музыкальными и драматическими номерами из спектаклей разных лет. Как прошлое влияет на настоящее?
– Да, 24 апреля нам 100 лет. Он называется «Век на сцене. Перезагрузка». Это спектакль-концерт, посвященный самым главным этапам в истории театра; он о том, что было до нас.
В Театре Гоголя никогда не было каких-то определенных традиций. Каждый режиссер, который приходил, делал свой театр. Я с уважением отношусь ко всем, кто был до меня, потому что они так же искренне строили свой театр, как и я сейчас – свой. Если этого не делать, то нет смысла и приходить. Но, отдавая дань памяти, мы провозглашаем: «сейчас – наше время». Мы старый – новый театр. Такой вот парадокс. С одной стороны, ему 100 лет, а с другой – это совсем молодой театр.
– А как складываются Ваши отношения артистами, работающими в Театре Гоголя не один десяток лет?
– Они все играют в моих спектаклях и делают это просто замечательно. И Ольга Науменко, и Ирина Выборнова, и Людмила Гаврилова, и Людмила Чиркова... Я благодарен им, что они сразу приняли меня и помогали в создании нового пространства. Их очень любит наша молодежь, от них всегда идет хорошая энергия, юмор, позитив. Вообще, соединить в работе разные поколения нашего театра было одной из главных моих задач с самого начал. Очень важно, что это получилось, и сейчас наша труппа едина.
– Какие традиции сформировал в Театре Гоголя худрук Антон Яковлев?
– Ещё рано говорить о каких-то традициях. Мы строим репертуар. Пока можно и нужно говорить о человеческой атмосфере внутри театра, о способе работы с артистами и принципах существования на сцене, о жанровой политике, о привлечении «своего» зрителя, о формировании своих собственных успешных звёзд. Пока это не традиции, но наш путь, который может со временем создать традицию.
– Что вы хотите пожелать Театру Гоголю в его юбилей?– Полных залов, успешных спектаклей, на которые «ломятся» зрители. Мне отрадно видеть, что к нам ходит столько молодежи. Я ни в коей мере не против среднего и старшего поколения, но их я лучше знаю и чувствую, а вот мысли молодых людей часто бывают для меня секретом. А мне хочется понять, чего они хотят и о чем думают. Ведь, так или иначе, именно они – будущее театра. Мы иногда проводим встречи с молодёжью, чтобы получить обратную связь, понять, как они реагируют на наши спектакли.
Я верю в своих артистов, в наше будущее, в то, что у нас все получится. Очень хочу, чтобы наш период Театра Гоголя вошёл в историю, как новый, оригинальный и прекрасный виток.
Театрал поздравляет Театр Гоголя со 100-летием! И желает аншлагов, оваций, признания зрителей и коллег, громких премьер, радостного творчества и нового века новому театру!
