23 января в прокат выходит фильм «Василий», где Александр Петров сыграл братьев-близнецов. Один вырос в России, другой – в Америке, а встретились они уже в Мексике, где и проходили съемки. «Театралу» один из самых востребованных сегодня в киноиндустрии артист рассказал о русско-мексиканской коллаборации, а еще – о премьере поэтического спектакля «ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ноль один». Это, кстати, день рождения Петрова, который с некоторых пор пишет стихи и помогает «Дому с Маяком».
– Александр, Вы собирали на свои поэтические спектакли целые стадионы, на 12 тысяч человек. Почему вдруг случился переход к камерному пространству, к интимной атмосфере в премьере «ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ноль один»?
– Обычно артисты идут от малых площадок к большим – у меня получилось не по стандарту, а наоборот. Я давно хотел сделать что-то в пространстве, где каждая деталь работает на атмосферу и имеет свой смысл, свое предназначение, от программок и сувениров до лампочки на столе и интерьерных решений. Хотелось, чтобы был выстроен единый образ, цвет, свет – графические дизайнеры это всё долго выбирали, выверяли и утверждали. Хотелось, чтобы везде была эта эстетика, красота и внимание к деталям.
В новом спектакле удалось поработать со всеми «подробностями», которые дают возможность по-другому прочувствовать стихи и то, что я хочу сказать со сцены. То есть качество эмоций, которые я переживаю в момент контакта с залом, с точки зрения какой-то внутренней гармонии, оно, конечно, выше, чем на больших площадках. В зале, где 80 человек сидят за столиками, рядом с тобой, ты слышишь дыхание людей, каждое движение считываешь краем глаза и в общем безошибочно чувствуешь, что происходит. Это и как моя внутренняя терапия, и как актёрский тренинг, если хотите, очень круто работает. И восприятие зрителей делает «подробным», потому что всё происходит на расстоянии вытянутой руки, откуда бы человек ни смотрел. В общем, я доволен тем, что получилось.
– Как возникла декорация автобусной остановки? Что это за образ, о чем он говорит – про вас, про ваш новый период жизни?
– Он возник достаточно спонтанно, с одной стороны, а с другой – я понимал, что нахожусь в бешеном ритме, в очень плотном графике, но при этом внутри присутствует спокойствие и некая гармония. И мне хотелось все те мысли, которые я накопил за съёмочное время, за время обучения, за время, когда «застраивал» себя и обстоятельства меня создавали, собрать в одно высказывание. Сделать выжимку историй, которые на первый взгляд казались незначительными, но почему-то запоминались – и сейчас я понимаю, насколько они были важны и какие они были образные в принципе. Я перенёс это в «ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ноль один», сложив пазл из стихов и воспользовавшись опытом больших шоу, которые делал раньше, «Заново родиться» и «Планета Максимус». Взял оттуда самое лучшее, самое дорогое, самое ценное – и внедрил в премьеру.
Почему автобусная остановка? Очень важно иногда остановиться, присесть и подумать, а куда ты едешь? Вспомнить, кто ты есть на самом деле, что с тобой происходило все эти годы и что происходит сейчас. И перед отправлением в следующий пункт назначения, в следующий день, в следующий кинопроект, в следующее выступление на сцене, в следующую главу своей жизни, все-таки не копаться в прошлом, ни в коем случае, но поразмышлять о себе. И поделиться с людьми своими историями.
При этом формат предполагает общение после спектакля – как некое послевкусие. И многие зрители потом говорили: «у меня то же самое было», «я об этом то же думаю», «в меня эта строчка попала, а здесь меня вообще пробило» и так далее. Когда я складывал композицию из десяти глав-эмоций, думал о том, что все эти вещи, которые происходили со мной, они будут, скорее всего, универсальными, а значит будут у людей отзываться. Причем, судя по первым показам, отзывается у каждого своё.
И, мне кажется, это получилось – вместе поразмышлять о том, как часто мы забываем немножко притормозить, остановиться и вспомнить самое главное: кто я есть, что делаю сейчас и куда хочу двигаться дальше. Эти вещи забываются изо дня в день, а они очень важны.
Но при этом форма получилась очень лёгкая, радужная – с жизнеутверждающим финалом. Потому что, если говорить про «Заново родиться» и «Планету Максимус», там финал был светлый, но драматический – зрителей я немножко «прибивал» в конце, и возникала напряженная тишина. Здесь получилось сделать это на подъёме.
На премьере, когда я дошел до финала, подумал: «Как же так? Вроде бы играю всего минут 15». У зрителей, у команды тоже было ощущение, что всё очень быстро пролетело – и при этом хочется ещё. Я рад. Потому что, опять же, благодаря опыту предыдущих работ, я понимал, что где-то затягивал, где-то перегружал или информацией, или событиями, думал, как это всё сплетается в единую структуру – может быть, проще должно быть – и корректировал себя. Поэтому здесь именно лёгкость возникает, а я и зритель получаем удовольствие от всего происходящего.
– Часть средств от продажи билетов вы передаёте в «Дом с маяком». С каких встреч, с каких мыслей началось ваше взаимодействие с фондом?
– Это началось со знакомства с Максимом, который болел раком и был как раз подопечным «Дома с маяком». Мы подружились и последние года полтора, пока он не ушёл, достаточно плотно общались. Мне интересен был этот человек и, собственно, про него, про его любовь с Катей я сделал поэтический спектакль «Планета Максимус».
Про Макса, конечно, есть и в «ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ноль один». Потому что он очень сильно меня поразил. И с него началась моя дружба с хосписом. В дальнейшем я познакомился с организаторами, с Лидой Мониава – феноменальным, мне кажется, человеком, который живёт среди нас. И начал по мере своих возможностей помогать фонду и материально, и личным присутствием – приезжать к ребятам, общаться с ними и так далее. Я всегда упоминаю «Дом с маяком», когда возможно упомянуть, потому что помогать – это прекрасно.
Любая помощь фонду очень нужна. 100 или 200 рублей в месяц для многих – не большие затраты. И, мне кажется, люди иногда просто забывают это сделать – зайти на сайт, оформить пожертвование, чтобы с карты каждый месяц просто списывалась эта сумма. Человек даже замечать не будет, а для «Дома с маяком» условные 100 рублей, когда они приходят ежемесячно, стабильно, это, конечно, весомая поддержка. Потому что бюджеты, которые фонд направляет на работу с уходящими, серьёзные, и «Дом с маяком» хочет помогать и помогает всё большему количеству людей.
Дружба с подопечными и подвижниками «Дома с маяком», она продолжается. Сложно назвать и объяснить это словом «проникся». Понятное дело, что просто невозможно не проникнуться каждой из историй, которая происходит в хосписе. Но почему-то я почувствовал, что мне это очень важно, и я должен – именно должен – участвовать в их жизни по независящим от меня причинам или обстоятельствам. И я делаю это абсолютно открыто.
– А в какой момент жизни вы начали писать стихи? Что это был за период?
– Это было связано с Маяковским. Когда ещё не были развиты соцсети, не было reels, по интернету гулял отрывок из «Облака в штанах», который я прочитал на канале «Москва 24». Люди друг другу передавали видео. И потом я начал понимать, что мне с разных сторон прилетает: «Посмотрели. Классно! Здорово ты это делаешь». Я решил, а почему бы не попробовать выучить больше? И начал читать Маяковского на мероприятиях, куда меня звали, но не частных, не корпоративных, а на премии, например. После я понял, что было бы неплохо сделать поэтический проект, и подумал, что самое крутое – это когда читаешь свои стихи. Я попробовал – и начал писать. Процесс пошёл. Не то что я садился каждый день, в определенный период времени и «работал». Это происходило случайно, спонтанно. И мне это понравилось.
Потом набралось какое-то количество стихов, и прошло первое выступление. Как сейчас помню, это было в Сочи, на фестивале «Кинотавр». Я позвонил друзьям из группы Ocean Jet и сказал: «Слушайте, мне предложили в баре стихи почитать. Но без музыки это странно делать. Не могли бы прилететь и подыграть? Вы свободны?» Они ответили: «Да». Подорвались и прилетели. Я вставил в поэтический сет монолог, который мне очень нравится, – из фильма «Револьвер» Гая Ричи: «Значит, есть в каждом из нас что-то такое, о чем мы даже не подозреваем». С этими словами я жил в институте, они в меня очень попадали...
В итоге я понял, что это работает – и надо делать спектакль. По мере того, как приближалась премьера «Заново родиться», я писал всё больше и больше стихов, которые вошли в композицию, а потом просто продолжил. Иногда захожу в «Заметки» на телефоне и сбрасываю строчки.
– Почему свою книгу, свой поэтический сборник назвали «Хрупкое»? Какие смыслы вписали в это название?
– Когда мы снимали ролики, которые интегрируются в спектакль «Планета Максимус», в одном из видео была история про парня. Это, собственно говоря, лирический герой Макса, с которым я познакомился в «Доме с маяком». Он продает квартиру, и приходит покупатель, девушка. Она предлагает за знакомство выпить вина, ищет бокалы, а все вещи уже разложены по коробкам и подписаны.
Я думаю: «А как же люди подписывают стекло?» И говорю: «Слушайте, напишите «хрупкое»». Мне просто пришло в голову это слово, а потом уже – мысль, что в коробке «Хрупкое» он хранит не посуду, а свои стихи. И как раз в момент, когда она берет эту коробку и спрашивает: «Тут бокалы?» Он говорит: «Нет-нет-нет, тут поэзия».
Эта случайно родившаяся идея образовала фундаментальную мысль всего спектакля – «хрупким» является сама жизнь, и, безусловно, подопечные фонда «Дома с маяком» это понимают как никто. Любовь – это «хрупкое». Стихотворение, где спрятано что-то очень личное, тоже может быть очень «хрупким». На «Планете Максимус» я выхожу с коробкой, которая и дальше играет по спектаклю: на ней написано «Хрупкое», и в ней хранятся стихи. Отсюда – название сборника.
– В январе в кинопрокат выйдет фильм «Василий», где вы, как Леонов в «Джентльменах удачи» и как Юрий Яковлев в «Иван Васильевич меняет профессию», играете двух таких похожих и таких разных людей. Братьев-близнецов. С какими сложностями столкнулись – с актёрской и с технической точки зрения?
– Технически это было очень сложно. Ну, естественно, компьютерная графика – в помощь, и в целом можно использовать старый приём, плечо дублёра... Но главный же аттракцион в том, когда они вместе в кадре.
Даже не думал, что будет настолько сложно, когда они вдвоём. Потому что ты сегодня играешь одного брата, потом понимаешь, какая реакция была у другого (у себя же, условно), и даёшь её на следующий съемочный день. Дублер, конечно, не может дать такую же реакцию, которую предполагал ты сам. И, по большей части, ты находишься в фантазийном мире.
Ну ничего, мы справились. Очень долго обговаривали с режиссером Димой Литвиненко и подготовку, и съемочный процесс, чтобы в один день Вася и Коля вообще не пересекались. В общем-то, получилось их развести, кроме нескольких сцен, например, в пустыне, когда они появляются вместе. Но это уже было проще. А так разделяли съемку на блоки: неделю я играл Васю, а потом неделю – Колю (или сегодня Колю, а завтра – Васю). Можно сказать, посменно, что очень спасало и помогало.
В целом мой актёрский организм подсказывал, как перестроиться. Если я надевал костюм Васи, то в любом случае мы оставляли один предмет из образа Коли, очки, например, с которым он всегда тусовался в Мексике. И как только я цеплял их на глаза или на волосы, то у меня сразу менялось настроение, взгляд, походка, голос – сразу менялась подача. И я отталкивался, в том числе, от одной детали. Но понимал, что эти братья очень разные. В первую очередь, они по-разному думают, по-разному смотрят на вещи и по-разному принимают решения. И реагируют на экстремальные ситуации, когда надо делать выбор, тоже по-разному. Эта работа над двумя персонажами, двумя образами и состояла в том, чтобы найти и показать эту разницу. Конечно, очень увлекательная штука!
С Димой Литвиненко мы, кстати, очень сдружились. У нас сложились тёплые отношения, которые продолжаются и после экспедиции в Мексику – эта дружба крепнет. До сих пор отдельные фрагменты переозвучиваем: очень хотим, чтобы всё было доведено до идеала. Чтобы 23 января зритель пришёл в кино и получил максимальное количество удовольствия.
– Что можно сказать про русский генетический код, если присмотреться к Васе и Коле, если их сравнить? Все-таки один в Ковылкино вырос, а другой – в Штатах.
– Есть этот генетический код, и он считывается сразу. Идешь за границей и можешь даже не слышать, о чем говорят люди, но понимаешь, что они – наши. При том что выглядят, как все, нет никакой разницы в одежде или поведении. Но глаза, что называется, русские.
Даже если про Колю говорить: вроде бы очень скользкий, хитрый тип, но всё равно, если он пытается всех обмануть, то делает это с таким «горячим сердцем», что ему сопереживаешь, веришь и думаешь: «Нагни уже всех этих мексиканцев, и, дай Бог, чтобы у тебя просто всё получилось!» Он если и падает, то уж с песней летит в пропасть.
И так же у Васи. Хотя он совершенно другой человек. Поехал в Мексику спасать брата от наркомафии. Понимает, что это невозможно, но внутренний голос говорит: «А я по-другому не могу. Что-то придумаем, как-то выкрутимся. Потихоньку…» И это всё есть в русском генетическом коде. С одной стороны, «авось», а с другой стороны, это можно интерпретировать как «невозможное возможно». «А давайте попробуем, чем чёрт не шутит», «всё будет хорошо», «прорвёмся» – понимаете, да?
«У меня получится», – говорит себе Вася, а в конце выдает еще одну очень важную фразу: «Я знаю, люди меняются». Потому что верит в своего брата, хотя понимает, что вряд ли он станет другим. Так же, как в фильме «Брат» Балабанова, когда герой Бодрова понимает, что брат его обманывал и подставил. Но он же брат ему – как не простить родного человека? И эта способность прощать, несмотря ни на что, тоже есть в русском генетическом коде. Подставил? Потому что обстоятельства вынуждали, потому что по-другому не мог в тот момент. На самом деле, человек он не плохой, и я это ему докажу.
Очень здорово, что все эти смыслы «погрузили» не в драму, а в гремучую смесь из комедии, приключения, экшена и мелодрамы, и сняли в достаточно лёгком, динамичном ключе, что даёт возможность и прочувствовать их, и получить удовольствие от фильма-развлечения.
– Знаете, пока смотрела, не могла отделаться от мысли, что «Василий» – это отчасти «Брат-3», но уже нового времени, с новой ценностной сеткой. Поэтому хочется спросить: в чем сила, брат? Как бы Василий ответил?
– Хороший вопрос. Не знаю… точнее Балабанова сказать сложно. Вася пытается всем доказать, что он не Коля, доказать эту правду и потом раскрывает мексиканскому наркобарону то, что все вокруг знали, но молчали. Потому что боялись. Ну а Basil говорит в лицо. В правдивой смелости, наверно, сила. Когда человек понимает, что за ним есть эта внутренняя правда, и он не может поступить по-другому. И в невероятном преодолении своего страха. Василий идёт навстречу опасности и, безусловно, с юмором подходит ко многим вещам. Хотя сам мало шутит и серьёзно к всему относится. Он всё равно понимает, что кто-то рядом с ним, какая-то сила ему поможет наверняка – как говорится, с Божьей помощью. И не сворачивает со своего пути.
Мне кажется, Василий так бы ответил по итогу: сила – в семье, в своих. В маме, ради которой он едет в Мексику спасать брата, потому что по-другому просто нельзя. Хотя мог бы, по идее, сказать: «Да пошёл он куда подальше!» Но даже если ты всю жизнь брата не видел, всё равно – это твоя семья, какая бы она у тебя ни была. И это тоже важная штука. Мне кажется, в Васе и вообще в русском человеке она все-таки есть – эта внутренняя убежденность, что надо попробовать, надо попытаться, даже когда шансов почти нет, надо сделать всё возможное ради родного человека.
– В сценарии, в фильме это намеренно сделано – «кивки» в сторону балабановского «Брата»? Это стремление найти своих и отстреливаться от чужих? Этот стих про мексиканскую семью, передернутый у Данилы Багрова («Я узнал, что у меня есть огромная семья»)?
– Конечно, намеренно. Это оммажи «Брату», который и для Димы, и для меня, и для большого количества людей является важным фильмом, безусловно. Но, мне кажется, надо чуть проще относиться к нашим отсылкам: мы просто передали привет балабановским героям. И не пытались говорить всерьез о философии поколения братьев, о ценностях, на которых они выросли. Здесь, с одной стороны, можно копнуть, конечно, а с другой стороны, можно и совсем закопаться. Наша задача была просто передать привет истории Данилы Багрова, которая нам нравится, – и всё, ни больше, ни меньше.
– В недавнем интервью Вадиму Вернику, в «Актёрской студии», говоря о том, кто вас вдохновлял, вы назвали единственное актёрское имя – Сергей Бодров-младший…
– Мне кажется, несмотря на груз популярности, который на него свалился, и груз ответственности, несмотря на всё это он оставался собой. Звучит, вроде бы, банально, а на самом деле, это очень сложно. Он оставался простым, добрым, хорошим парнем. Пробовал много нового, с горящими глазами шёл к новым задачам, но при этом не отступался от себя, не терял своего лица. И это для меня является большим примером.
Я вообще никогда не видел, чтобы он критиковал публично или высказывал мнение, о котором его очень просят, к которому подводят. Я смотрел не одно интервью Бодрова, где он говорил серьёзные вещи, в том числе, с присущей ему улыбкой. Есть видео, где Алексей Балабанов говорит про Каннский кинофестиваль, а параллельно – реакции Серёжи, от которых было смешно: он с юмором относился ко всему. При этом всегда находился в позиции внутреннего света, что ли… и простоты. Но он был не простак, а очень сложный человек, думающий, рефлексирующий. И сохранял в себе открытость к миру, за что Бодрова уважали. Он это заслужил. Потому что видел, слышал людей, вникал в их ситуации. Для него это было очень важно – именно видеть мир вокруг, видеть, что рядом с тобой происходит, и быть земным человеком.
И, прежде всего, эти человеческие качества меня, конечно, цепляют. Я уже не говорю про талант и про ту степень органики, с которой он работал в кадре, про ту точность реакций, точность поведения, которые заслуживают уважения и того, чтобы, про это говорили, говорили и говорили.
– Если вернуться к русско-мексиканской коллаборации в картине «Василий». Экспедиция в Мексику стала для вас драйвовым приключением или все-таки испытанием?
– Ну, я бы не назвал это испытанием. Потому что мы жили в очень хороших условиях… Хотя все были к испытаниям готовы: к съемкам в пустыне и невыносимой жаре или к опасностям в фавелах, где мы тоже снимали, несмотря на все попытки нас отговорить. Никаких головорезов вокруг – только очень открытые, общительные люди.
Мы ездили по разным удаленным от Мехико местам. В Гуанахуато 24 часа на 7 люди танцуют, играют на инструментах, поют на улицах, и это слышно везде, где бы ты ни остановился. Такой студенческий город, так они живут: начинают днём, а заканчивают под утро – и никакая звукоизоляция в отелях не спасает. Вначале, когда мы только приехали, я подумал: «Боже мой! Как же утром ехать на смену? Они-то спать будут, а мы?..» В первый день я ужаснулся, а потом понял: «Какие все-таки счастливые люди! Какая классная атмосфера!» И научился под эти звуки нормально засыпать, как и вся наша группа. Привык. И засыпал под музыку с единственной мыслью: «Блин, ну, людям же кайфово. Пускай отдыхают. Они все прекрасные! А мне завтра на работу, на съемку. Но и я тоже получаю удовольствие от жизни». Можно ли назвать это испытанием? С одной стороны, да, но, с другой стороны, оно же потрясающее.
В Мексике мы сменили много локаций, познакомились с большим количеством людей и мест. Был сложный график, бесконечные переезды. Но я не испытал ничего, кроме очень тёплых эмоций. Несмотря на то, что в массовых сценах была куча артистов, которые не говорят даже на английском, и на съемочной площадке «гудели» разные языки. Иногда можно было подумать, что хаос какой-то творится – и мы что-то не успеваем: у мексиканцев немножко другой темп, нежели тот, к которому мы привыкли в нашем кино. И они, конечно, тоже к нам привыкали, притирались. Но при этом внутри меня был дзен, и его уровень возрастал с каждым днём. Потому что я понимал, что мы делаем классное кино: видел на плейбэке то, что получается, и думал: «Блин, ну это круто!» Хочется уже посмотреть готовый фильм, что называется, со всем «фаршем», и на большом экране. 23 января он выходит в прокат. Не терпится побывать на премьере в первом зале кинотеатра «Октябрь».
– Александр, Вы собирали на свои поэтические спектакли целые стадионы, на 12 тысяч человек. Почему вдруг случился переход к камерному пространству, к интимной атмосфере в премьере «ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ноль один»?
– Обычно артисты идут от малых площадок к большим – у меня получилось не по стандарту, а наоборот. Я давно хотел сделать что-то в пространстве, где каждая деталь работает на атмосферу и имеет свой смысл, свое предназначение, от программок и сувениров до лампочки на столе и интерьерных решений. Хотелось, чтобы был выстроен единый образ, цвет, свет – графические дизайнеры это всё долго выбирали, выверяли и утверждали. Хотелось, чтобы везде была эта эстетика, красота и внимание к деталям.
В новом спектакле удалось поработать со всеми «подробностями», которые дают возможность по-другому прочувствовать стихи и то, что я хочу сказать со сцены. То есть качество эмоций, которые я переживаю в момент контакта с залом, с точки зрения какой-то внутренней гармонии, оно, конечно, выше, чем на больших площадках. В зале, где 80 человек сидят за столиками, рядом с тобой, ты слышишь дыхание людей, каждое движение считываешь краем глаза и в общем безошибочно чувствуешь, что происходит. Это и как моя внутренняя терапия, и как актёрский тренинг, если хотите, очень круто работает. И восприятие зрителей делает «подробным», потому что всё происходит на расстоянии вытянутой руки, откуда бы человек ни смотрел. В общем, я доволен тем, что получилось.
– Как возникла декорация автобусной остановки? Что это за образ, о чем он говорит – про вас, про ваш новый период жизни?– Он возник достаточно спонтанно, с одной стороны, а с другой – я понимал, что нахожусь в бешеном ритме, в очень плотном графике, но при этом внутри присутствует спокойствие и некая гармония. И мне хотелось все те мысли, которые я накопил за съёмочное время, за время обучения, за время, когда «застраивал» себя и обстоятельства меня создавали, собрать в одно высказывание. Сделать выжимку историй, которые на первый взгляд казались незначительными, но почему-то запоминались – и сейчас я понимаю, насколько они были важны и какие они были образные в принципе. Я перенёс это в «ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ноль один», сложив пазл из стихов и воспользовавшись опытом больших шоу, которые делал раньше, «Заново родиться» и «Планета Максимус». Взял оттуда самое лучшее, самое дорогое, самое ценное – и внедрил в премьеру.
Почему автобусная остановка? Очень важно иногда остановиться, присесть и подумать, а куда ты едешь? Вспомнить, кто ты есть на самом деле, что с тобой происходило все эти годы и что происходит сейчас. И перед отправлением в следующий пункт назначения, в следующий день, в следующий кинопроект, в следующее выступление на сцене, в следующую главу своей жизни, все-таки не копаться в прошлом, ни в коем случае, но поразмышлять о себе. И поделиться с людьми своими историями.
При этом формат предполагает общение после спектакля – как некое послевкусие. И многие зрители потом говорили: «у меня то же самое было», «я об этом то же думаю», «в меня эта строчка попала, а здесь меня вообще пробило» и так далее. Когда я складывал композицию из десяти глав-эмоций, думал о том, что все эти вещи, которые происходили со мной, они будут, скорее всего, универсальными, а значит будут у людей отзываться. Причем, судя по первым показам, отзывается у каждого своё.
И, мне кажется, это получилось – вместе поразмышлять о том, как часто мы забываем немножко притормозить, остановиться и вспомнить самое главное: кто я есть, что делаю сейчас и куда хочу двигаться дальше. Эти вещи забываются изо дня в день, а они очень важны.
Но при этом форма получилась очень лёгкая, радужная – с жизнеутверждающим финалом. Потому что, если говорить про «Заново родиться» и «Планету Максимус», там финал был светлый, но драматический – зрителей я немножко «прибивал» в конце, и возникала напряженная тишина. Здесь получилось сделать это на подъёме.
На премьере, когда я дошел до финала, подумал: «Как же так? Вроде бы играю всего минут 15». У зрителей, у команды тоже было ощущение, что всё очень быстро пролетело – и при этом хочется ещё. Я рад. Потому что, опять же, благодаря опыту предыдущих работ, я понимал, что где-то затягивал, где-то перегружал или информацией, или событиями, думал, как это всё сплетается в единую структуру – может быть, проще должно быть – и корректировал себя. Поэтому здесь именно лёгкость возникает, а я и зритель получаем удовольствие от всего происходящего.
– Часть средств от продажи билетов вы передаёте в «Дом с маяком». С каких встреч, с каких мыслей началось ваше взаимодействие с фондом?– Это началось со знакомства с Максимом, который болел раком и был как раз подопечным «Дома с маяком». Мы подружились и последние года полтора, пока он не ушёл, достаточно плотно общались. Мне интересен был этот человек и, собственно, про него, про его любовь с Катей я сделал поэтический спектакль «Планета Максимус».
Про Макса, конечно, есть и в «ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ноль один». Потому что он очень сильно меня поразил. И с него началась моя дружба с хосписом. В дальнейшем я познакомился с организаторами, с Лидой Мониава – феноменальным, мне кажется, человеком, который живёт среди нас. И начал по мере своих возможностей помогать фонду и материально, и личным присутствием – приезжать к ребятам, общаться с ними и так далее. Я всегда упоминаю «Дом с маяком», когда возможно упомянуть, потому что помогать – это прекрасно.
Любая помощь фонду очень нужна. 100 или 200 рублей в месяц для многих – не большие затраты. И, мне кажется, люди иногда просто забывают это сделать – зайти на сайт, оформить пожертвование, чтобы с карты каждый месяц просто списывалась эта сумма. Человек даже замечать не будет, а для «Дома с маяком» условные 100 рублей, когда они приходят ежемесячно, стабильно, это, конечно, весомая поддержка. Потому что бюджеты, которые фонд направляет на работу с уходящими, серьёзные, и «Дом с маяком» хочет помогать и помогает всё большему количеству людей.
Дружба с подопечными и подвижниками «Дома с маяком», она продолжается. Сложно назвать и объяснить это словом «проникся». Понятное дело, что просто невозможно не проникнуться каждой из историй, которая происходит в хосписе. Но почему-то я почувствовал, что мне это очень важно, и я должен – именно должен – участвовать в их жизни по независящим от меня причинам или обстоятельствам. И я делаю это абсолютно открыто.
– А в какой момент жизни вы начали писать стихи? Что это был за период?
– Это было связано с Маяковским. Когда ещё не были развиты соцсети, не было reels, по интернету гулял отрывок из «Облака в штанах», который я прочитал на канале «Москва 24». Люди друг другу передавали видео. И потом я начал понимать, что мне с разных сторон прилетает: «Посмотрели. Классно! Здорово ты это делаешь». Я решил, а почему бы не попробовать выучить больше? И начал читать Маяковского на мероприятиях, куда меня звали, но не частных, не корпоративных, а на премии, например. После я понял, что было бы неплохо сделать поэтический проект, и подумал, что самое крутое – это когда читаешь свои стихи. Я попробовал – и начал писать. Процесс пошёл. Не то что я садился каждый день, в определенный период времени и «работал». Это происходило случайно, спонтанно. И мне это понравилось.
Потом набралось какое-то количество стихов, и прошло первое выступление. Как сейчас помню, это было в Сочи, на фестивале «Кинотавр». Я позвонил друзьям из группы Ocean Jet и сказал: «Слушайте, мне предложили в баре стихи почитать. Но без музыки это странно делать. Не могли бы прилететь и подыграть? Вы свободны?» Они ответили: «Да». Подорвались и прилетели. Я вставил в поэтический сет монолог, который мне очень нравится, – из фильма «Револьвер» Гая Ричи: «Значит, есть в каждом из нас что-то такое, о чем мы даже не подозреваем». С этими словами я жил в институте, они в меня очень попадали...
В итоге я понял, что это работает – и надо делать спектакль. По мере того, как приближалась премьера «Заново родиться», я писал всё больше и больше стихов, которые вошли в композицию, а потом просто продолжил. Иногда захожу в «Заметки» на телефоне и сбрасываю строчки.
– Почему свою книгу, свой поэтический сборник назвали «Хрупкое»? Какие смыслы вписали в это название?
– Когда мы снимали ролики, которые интегрируются в спектакль «Планета Максимус», в одном из видео была история про парня. Это, собственно говоря, лирический герой Макса, с которым я познакомился в «Доме с маяком». Он продает квартиру, и приходит покупатель, девушка. Она предлагает за знакомство выпить вина, ищет бокалы, а все вещи уже разложены по коробкам и подписаны.
Я думаю: «А как же люди подписывают стекло?» И говорю: «Слушайте, напишите «хрупкое»». Мне просто пришло в голову это слово, а потом уже – мысль, что в коробке «Хрупкое» он хранит не посуду, а свои стихи. И как раз в момент, когда она берет эту коробку и спрашивает: «Тут бокалы?» Он говорит: «Нет-нет-нет, тут поэзия».
Эта случайно родившаяся идея образовала фундаментальную мысль всего спектакля – «хрупким» является сама жизнь, и, безусловно, подопечные фонда «Дома с маяком» это понимают как никто. Любовь – это «хрупкое». Стихотворение, где спрятано что-то очень личное, тоже может быть очень «хрупким». На «Планете Максимус» я выхожу с коробкой, которая и дальше играет по спектаклю: на ней написано «Хрупкое», и в ней хранятся стихи. Отсюда – название сборника.
– В январе в кинопрокат выйдет фильм «Василий», где вы, как Леонов в «Джентльменах удачи» и как Юрий Яковлев в «Иван Васильевич меняет профессию», играете двух таких похожих и таких разных людей. Братьев-близнецов. С какими сложностями столкнулись – с актёрской и с технической точки зрения?– Технически это было очень сложно. Ну, естественно, компьютерная графика – в помощь, и в целом можно использовать старый приём, плечо дублёра... Но главный же аттракцион в том, когда они вместе в кадре.
Даже не думал, что будет настолько сложно, когда они вдвоём. Потому что ты сегодня играешь одного брата, потом понимаешь, какая реакция была у другого (у себя же, условно), и даёшь её на следующий съемочный день. Дублер, конечно, не может дать такую же реакцию, которую предполагал ты сам. И, по большей части, ты находишься в фантазийном мире.
Ну ничего, мы справились. Очень долго обговаривали с режиссером Димой Литвиненко и подготовку, и съемочный процесс, чтобы в один день Вася и Коля вообще не пересекались. В общем-то, получилось их развести, кроме нескольких сцен, например, в пустыне, когда они появляются вместе. Но это уже было проще. А так разделяли съемку на блоки: неделю я играл Васю, а потом неделю – Колю (или сегодня Колю, а завтра – Васю). Можно сказать, посменно, что очень спасало и помогало.
В целом мой актёрский организм подсказывал, как перестроиться. Если я надевал костюм Васи, то в любом случае мы оставляли один предмет из образа Коли, очки, например, с которым он всегда тусовался в Мексике. И как только я цеплял их на глаза или на волосы, то у меня сразу менялось настроение, взгляд, походка, голос – сразу менялась подача. И я отталкивался, в том числе, от одной детали. Но понимал, что эти братья очень разные. В первую очередь, они по-разному думают, по-разному смотрят на вещи и по-разному принимают решения. И реагируют на экстремальные ситуации, когда надо делать выбор, тоже по-разному. Эта работа над двумя персонажами, двумя образами и состояла в том, чтобы найти и показать эту разницу. Конечно, очень увлекательная штука! С Димой Литвиненко мы, кстати, очень сдружились. У нас сложились тёплые отношения, которые продолжаются и после экспедиции в Мексику – эта дружба крепнет. До сих пор отдельные фрагменты переозвучиваем: очень хотим, чтобы всё было доведено до идеала. Чтобы 23 января зритель пришёл в кино и получил максимальное количество удовольствия.
– Что можно сказать про русский генетический код, если присмотреться к Васе и Коле, если их сравнить? Все-таки один в Ковылкино вырос, а другой – в Штатах.
– Есть этот генетический код, и он считывается сразу. Идешь за границей и можешь даже не слышать, о чем говорят люди, но понимаешь, что они – наши. При том что выглядят, как все, нет никакой разницы в одежде или поведении. Но глаза, что называется, русские.
Даже если про Колю говорить: вроде бы очень скользкий, хитрый тип, но всё равно, если он пытается всех обмануть, то делает это с таким «горячим сердцем», что ему сопереживаешь, веришь и думаешь: «Нагни уже всех этих мексиканцев, и, дай Бог, чтобы у тебя просто всё получилось!» Он если и падает, то уж с песней летит в пропасть.
И так же у Васи. Хотя он совершенно другой человек. Поехал в Мексику спасать брата от наркомафии. Понимает, что это невозможно, но внутренний голос говорит: «А я по-другому не могу. Что-то придумаем, как-то выкрутимся. Потихоньку…» И это всё есть в русском генетическом коде. С одной стороны, «авось», а с другой стороны, это можно интерпретировать как «невозможное возможно». «А давайте попробуем, чем чёрт не шутит», «всё будет хорошо», «прорвёмся» – понимаете, да?
«У меня получится», – говорит себе Вася, а в конце выдает еще одну очень важную фразу: «Я знаю, люди меняются». Потому что верит в своего брата, хотя понимает, что вряд ли он станет другим. Так же, как в фильме «Брат» Балабанова, когда герой Бодрова понимает, что брат его обманывал и подставил. Но он же брат ему – как не простить родного человека? И эта способность прощать, несмотря ни на что, тоже есть в русском генетическом коде. Подставил? Потому что обстоятельства вынуждали, потому что по-другому не мог в тот момент. На самом деле, человек он не плохой, и я это ему докажу.
Очень здорово, что все эти смыслы «погрузили» не в драму, а в гремучую смесь из комедии, приключения, экшена и мелодрамы, и сняли в достаточно лёгком, динамичном ключе, что даёт возможность и прочувствовать их, и получить удовольствие от фильма-развлечения.
– Знаете, пока смотрела, не могла отделаться от мысли, что «Василий» – это отчасти «Брат-3», но уже нового времени, с новой ценностной сеткой. Поэтому хочется спросить: в чем сила, брат? Как бы Василий ответил? – Хороший вопрос. Не знаю… точнее Балабанова сказать сложно. Вася пытается всем доказать, что он не Коля, доказать эту правду и потом раскрывает мексиканскому наркобарону то, что все вокруг знали, но молчали. Потому что боялись. Ну а Basil говорит в лицо. В правдивой смелости, наверно, сила. Когда человек понимает, что за ним есть эта внутренняя правда, и он не может поступить по-другому. И в невероятном преодолении своего страха. Василий идёт навстречу опасности и, безусловно, с юмором подходит ко многим вещам. Хотя сам мало шутит и серьёзно к всему относится. Он всё равно понимает, что кто-то рядом с ним, какая-то сила ему поможет наверняка – как говорится, с Божьей помощью. И не сворачивает со своего пути.
Мне кажется, Василий так бы ответил по итогу: сила – в семье, в своих. В маме, ради которой он едет в Мексику спасать брата, потому что по-другому просто нельзя. Хотя мог бы, по идее, сказать: «Да пошёл он куда подальше!» Но даже если ты всю жизнь брата не видел, всё равно – это твоя семья, какая бы она у тебя ни была. И это тоже важная штука. Мне кажется, в Васе и вообще в русском человеке она все-таки есть – эта внутренняя убежденность, что надо попробовать, надо попытаться, даже когда шансов почти нет, надо сделать всё возможное ради родного человека.
– В сценарии, в фильме это намеренно сделано – «кивки» в сторону балабановского «Брата»? Это стремление найти своих и отстреливаться от чужих? Этот стих про мексиканскую семью, передернутый у Данилы Багрова («Я узнал, что у меня есть огромная семья»)?
– Конечно, намеренно. Это оммажи «Брату», который и для Димы, и для меня, и для большого количества людей является важным фильмом, безусловно. Но, мне кажется, надо чуть проще относиться к нашим отсылкам: мы просто передали привет балабановским героям. И не пытались говорить всерьез о философии поколения братьев, о ценностях, на которых они выросли. Здесь, с одной стороны, можно копнуть, конечно, а с другой стороны, можно и совсем закопаться. Наша задача была просто передать привет истории Данилы Багрова, которая нам нравится, – и всё, ни больше, ни меньше.
– В недавнем интервью Вадиму Вернику, в «Актёрской студии», говоря о том, кто вас вдохновлял, вы назвали единственное актёрское имя – Сергей Бодров-младший…
– Мне кажется, несмотря на груз популярности, который на него свалился, и груз ответственности, несмотря на всё это он оставался собой. Звучит, вроде бы, банально, а на самом деле, это очень сложно. Он оставался простым, добрым, хорошим парнем. Пробовал много нового, с горящими глазами шёл к новым задачам, но при этом не отступался от себя, не терял своего лица. И это для меня является большим примером.
Я вообще никогда не видел, чтобы он критиковал публично или высказывал мнение, о котором его очень просят, к которому подводят. Я смотрел не одно интервью Бодрова, где он говорил серьёзные вещи, в том числе, с присущей ему улыбкой. Есть видео, где Алексей Балабанов говорит про Каннский кинофестиваль, а параллельно – реакции Серёжи, от которых было смешно: он с юмором относился ко всему. При этом всегда находился в позиции внутреннего света, что ли… и простоты. Но он был не простак, а очень сложный человек, думающий, рефлексирующий. И сохранял в себе открытость к миру, за что Бодрова уважали. Он это заслужил. Потому что видел, слышал людей, вникал в их ситуации. Для него это было очень важно – именно видеть мир вокруг, видеть, что рядом с тобой происходит, и быть земным человеком.
И, прежде всего, эти человеческие качества меня, конечно, цепляют. Я уже не говорю про талант и про ту степень органики, с которой он работал в кадре, про ту точность реакций, точность поведения, которые заслуживают уважения и того, чтобы, про это говорили, говорили и говорили.
– Если вернуться к русско-мексиканской коллаборации в картине «Василий». Экспедиция в Мексику стала для вас драйвовым приключением или все-таки испытанием?– Ну, я бы не назвал это испытанием. Потому что мы жили в очень хороших условиях… Хотя все были к испытаниям готовы: к съемкам в пустыне и невыносимой жаре или к опасностям в фавелах, где мы тоже снимали, несмотря на все попытки нас отговорить. Никаких головорезов вокруг – только очень открытые, общительные люди.
Мы ездили по разным удаленным от Мехико местам. В Гуанахуато 24 часа на 7 люди танцуют, играют на инструментах, поют на улицах, и это слышно везде, где бы ты ни остановился. Такой студенческий город, так они живут: начинают днём, а заканчивают под утро – и никакая звукоизоляция в отелях не спасает. Вначале, когда мы только приехали, я подумал: «Боже мой! Как же утром ехать на смену? Они-то спать будут, а мы?..» В первый день я ужаснулся, а потом понял: «Какие все-таки счастливые люди! Какая классная атмосфера!» И научился под эти звуки нормально засыпать, как и вся наша группа. Привык. И засыпал под музыку с единственной мыслью: «Блин, ну, людям же кайфово. Пускай отдыхают. Они все прекрасные! А мне завтра на работу, на съемку. Но и я тоже получаю удовольствие от жизни». Можно ли назвать это испытанием? С одной стороны, да, но, с другой стороны, оно же потрясающее.
В Мексике мы сменили много локаций, познакомились с большим количеством людей и мест. Был сложный график, бесконечные переезды. Но я не испытал ничего, кроме очень тёплых эмоций. Несмотря на то, что в массовых сценах была куча артистов, которые не говорят даже на английском, и на съемочной площадке «гудели» разные языки. Иногда можно было подумать, что хаос какой-то творится – и мы что-то не успеваем: у мексиканцев немножко другой темп, нежели тот, к которому мы привыкли в нашем кино. И они, конечно, тоже к нам привыкали, притирались. Но при этом внутри меня был дзен, и его уровень возрастал с каждым днём. Потому что я понимал, что мы делаем классное кино: видел на плейбэке то, что получается, и думал: «Блин, ну это круто!» Хочется уже посмотреть готовый фильм, что называется, со всем «фаршем», и на большом экране. 23 января он выходит в прокат. Не терпится побывать на премьере в первом зале кинотеатра «Октябрь».
