Первый показ «Самоубийцы» состоялся 3 сентября на Основной сцене. С эрдмановской пьесой работал Николай Рощин — экс-главный режиссер Александринского театра. В главной роли — экс-артист Александринки Иван Волков. Он же — композитор постановки.
В своем «Самоубийце» Рощин задействовал многообещающий актерский ансамбль — Игорь Золотовицкий, Янина Колесниченко, Александр Семчев, Ксения Теплова, Юлия Чебакова и другие. Жанр спектакля определили как «сатирическая драма в двух действиях».
Открывает спектакль — текст. Точнее, письмо, которое Станиславский пишет Сталину. Режиссер просит разрешить поставить пьесу Эрдмана, уже тогда находившуюся под цензурным запретом. Станиславский считал «Самоубийцу» «одним из значительнейших произведений эпохи». Константину Сергеевичу пьеса не просто нравилась — по свидетельствам очевидцев, он до слез хохотал, когда Эрдман читал своего «Самоубийцу». «Гоголь! Гоголь!», — восклицал Станиславский.
Как известно, репетиции «Самоубийцы» в Художественном театре начнутся, но премьерой не увенчаются. Спустя полгода работу над постановкой прервут.
«Все знают о довольно трагической судьбе пьесы Николая Эрдмана. Все знают, что в 1931 году уже была попытка на сцене Художественного театра осуществить эту постановку. Все знают, чем это закончилось. Спустя 92 года мы решили рискнуть и, мне кажется, что время и силы, которые мои коллеги потратили на выпуск этого спектакля, были совсем не зря», — отметил на сборе труппы худрук Константин Хабенский.
На черную комедию Эрдмана зрителей настраивают сразу — сценографией (над ней работал сам Рощин). На сцене выстроили огромный гроб, сужающийся к ногам. Его стенки стали стенами дома Семена Подсекальникова. Ничем не примечательный безработный, он, подобно Хлестакову, по недоразумению оказывается в центре внимания общества. Но Хлестаков это общество подчиняет, а Подсекальников оказывается его жертвой, которую буквально загоняют в гроб.
Мрачный, но смешной, манкий, но сложный — текст Эрдмана звучит на сцене МХТ, не теряя ни грамма остроты.
«[На репетициях] мы хохотали, но в то же время работа была серьезной, — делится Александр Семчев. — Николай Александрович просил относиться и к тексту, и к действию, и вообще к тому, что мы делаем, серьезно. Это ни в коем случаем не поддавки. У нас нет задачи каким-то образом людей развеселить».
По словам Николая Рощина, пьеса «Самоубийца» давно лежала в его режиссерском чемоданчике, но до постановки дело не доходило. «Было сомнение, зачем рисковать и за нее браться, — говорит Николай Рощин. — Сам текст вне зависимости от времени привлекателен. Но это как Хармс. Его читать смешно и интересно, но в 95% случаев сделать так же смешно, интересно и умно на сцене не получается. Сложность и в том, что пьеса писалась под труппу Мейерхольда — под конкретных артистов, режиссерский почерк и пространство».
В «Самоубийце» Эрдмана много разных пластов — их в спектакле постарались сохранить, чтобы не сделать историю однобокой. И артистам между этими пластами нужно переключаться.
«Текст вычурный и гротесковый, — рассказывает Иван Волков, — и возникает опасность анонсировать его как комедию. То есть это, конечно, комедия… но не комедия! В пьесе есть репризность и клоунада, но если начинаешь играть ее как клоунаду — это плохо. Играть бытово, психологически — тоже не годится. И найти тонкую грань, пройти между струями — вот наша задача».
В своем «Самоубийце» Рощин задействовал многообещающий актерский ансамбль — Игорь Золотовицкий, Янина Колесниченко, Александр Семчев, Ксения Теплова, Юлия Чебакова и другие. Жанр спектакля определили как «сатирическая драма в двух действиях».
Открывает спектакль — текст. Точнее, письмо, которое Станиславский пишет Сталину. Режиссер просит разрешить поставить пьесу Эрдмана, уже тогда находившуюся под цензурным запретом. Станиславский считал «Самоубийцу» «одним из значительнейших произведений эпохи». Константину Сергеевичу пьеса не просто нравилась — по свидетельствам очевидцев, он до слез хохотал, когда Эрдман читал своего «Самоубийцу». «Гоголь! Гоголь!», — восклицал Станиславский.
Как известно, репетиции «Самоубийцы» в Художественном театре начнутся, но премьерой не увенчаются. Спустя полгода работу над постановкой прервут.
«Все знают о довольно трагической судьбе пьесы Николая Эрдмана. Все знают, что в 1931 году уже была попытка на сцене Художественного театра осуществить эту постановку. Все знают, чем это закончилось. Спустя 92 года мы решили рискнуть и, мне кажется, что время и силы, которые мои коллеги потратили на выпуск этого спектакля, были совсем не зря», — отметил на сборе труппы худрук Константин Хабенский.
На черную комедию Эрдмана зрителей настраивают сразу — сценографией (над ней работал сам Рощин). На сцене выстроили огромный гроб, сужающийся к ногам. Его стенки стали стенами дома Семена Подсекальникова. Ничем не примечательный безработный, он, подобно Хлестакову, по недоразумению оказывается в центре внимания общества. Но Хлестаков это общество подчиняет, а Подсекальников оказывается его жертвой, которую буквально загоняют в гроб.Мрачный, но смешной, манкий, но сложный — текст Эрдмана звучит на сцене МХТ, не теряя ни грамма остроты.
«[На репетициях] мы хохотали, но в то же время работа была серьезной, — делится Александр Семчев. — Николай Александрович просил относиться и к тексту, и к действию, и вообще к тому, что мы делаем, серьезно. Это ни в коем случаем не поддавки. У нас нет задачи каким-то образом людей развеселить».
По словам Николая Рощина, пьеса «Самоубийца» давно лежала в его режиссерском чемоданчике, но до постановки дело не доходило. «Было сомнение, зачем рисковать и за нее браться, — говорит Николай Рощин. — Сам текст вне зависимости от времени привлекателен. Но это как Хармс. Его читать смешно и интересно, но в 95% случаев сделать так же смешно, интересно и умно на сцене не получается. Сложность и в том, что пьеса писалась под труппу Мейерхольда — под конкретных артистов, режиссерский почерк и пространство».
В «Самоубийце» Эрдмана много разных пластов — их в спектакле постарались сохранить, чтобы не сделать историю однобокой. И артистам между этими пластами нужно переключаться.«Текст вычурный и гротесковый, — рассказывает Иван Волков, — и возникает опасность анонсировать его как комедию. То есть это, конечно, комедия… но не комедия! В пьесе есть репризность и клоунада, но если начинаешь играть ее как клоунаду — это плохо. Играть бытово, психологически — тоже не годится. И найти тонкую грань, пройти между струями — вот наша задача».
