Либретто Модеста Чайковского по драме Генриха Герца «Дочь короля Рене».
К 175-летию композитора.

«Иоланта» – последняя и самая загадочная опера Чайковского. В ней ищут скрытые шифры, угадывают аллюзии на музыкальные и литературные произведения, спорят о философских подтекстах. И материал для этого более чем благодатный: мистическая полулегендарная история из средневековья (полулегендарная – потому, что история эта имела под собой некие реальные основания) обретает у Чайковского новые смыслы. Разбираться в культурных знаках и образах «Иоланты» и правда одно удовольствие: скрытый от посторонних глаз волшебный сад, «подобный раю», таинственная – почти заколдованная – прекрасная принцесса, куртуазное рыцарское служение Прекрасной Даме, здесь же – эмблематика белой и красной розы, образы внутреннего и внешнего зрения, тьмы и света, слепоты и прозрения. 

«Иоланта» вся проникнута атмосферой таинственности и смутного предощущения грядущего. Вся эта опера – предчувствие, предвидение нового – нового образного строя, новой эстетики. В каком-то смысле в ней уже начинает проглядывать холодноватый загадочный свет «Пеллеаса и Мелизанды». В «Иоланте» Чайковский начинает говорить новым музыкальным языком, что, кстати, было не совсем однозначно воспринято современниками. К примеру, Римский-Корсаков в «Летописи моей музыкальной жизни» писал: «все в этой опере неудачно — от беззастенчивых заимствований… до оркестровки, которая на этот раз сделана Чайковским как-то шиворот-навыворот: музыка, пригодная для струнных, поручена духовым, и наоборот, отчего она звучит иной раз даже фантастично в совершенно неподходящих для этого местах (например, вступление, написанное почему-то для одних духовых)».