В Латвийском национальном театре 1 февраля состоялась премьера спектакля Дмитрия Крымова «Питер Пэн. Синдром». «Театрал» публикует отклики из соцсетей театроведов Ирины Симаковской и Евгении Шерменевой, специально приехавших в Ригу, чтоб увидеть эту постановку.
Ирина Симаковская
«Чтобы прошлое соединилось с настоящим»
Вот бы к моим детям в детстве приходил такой Питер Пэн! Он мог бы показать, как нарисовать костер, выплескивая красную краску прямо на обои, или как развести настоящий костер с печеной картошкой прямо в спальне. И инсценировать на тюле дуэль Пушкина a la театр теней, причем в двух вариантах – грустный и веселый (для Питера Пэна, между прочим, Пушкин – самый дорогой и любимый, он про него часто рассказывает в своих волшебствах), и ныряние в морскую простыню, и закат в Паланге из яйца, и всамделишная морская раковина, которую только что нарисовали, а из нее морская вода выливается. Чего только Питер Пэн не может придумать. Может даже Михаилу Чехову позвонить и, оступаясь и поддерживая друг дружку, пройтись с ним по Риге. Питера Пэна в рижском спектакле играет большой артист, если не великий, Эгонс Домбровскис.
Есть у Питера Пэна верная жена, Фея. В ней с давних пор живет легкая Динь-Динь. Разговаривает она нежно, колокольчиково. Ее играет чудесная актриса Дита Луриня. Она одной рукой удерживает Питера Пэна от затей, другой в них втягивает. Она помогает ему и гордится им. Она объясняет всем, что он не какой-то там пранкер, что у него есть специальная система, при помощи которой он придумывает и проверяет свои невероятные сюжеты, чтобы прошлое соединилось с настоящим, а новое пробралось в человека и стало его собственным. Она тоже нежно любит Пушкина. Своих детей у нее нет, Пушкин для нее как ребенок с кудрявыми, черными, как спагетти спутанными волосами, которые хорошо бы посыпать сыром.
Ирина Симаковская
«Чтобы прошлое соединилось с настоящим»
Вот бы к моим детям в детстве приходил такой Питер Пэн! Он мог бы показать, как нарисовать костер, выплескивая красную краску прямо на обои, или как развести настоящий костер с печеной картошкой прямо в спальне. И инсценировать на тюле дуэль Пушкина a la театр теней, причем в двух вариантах – грустный и веселый (для Питера Пэна, между прочим, Пушкин – самый дорогой и любимый, он про него часто рассказывает в своих волшебствах), и ныряние в морскую простыню, и закат в Паланге из яйца, и всамделишная морская раковина, которую только что нарисовали, а из нее морская вода выливается. Чего только Питер Пэн не может придумать. Может даже Михаилу Чехову позвонить и, оступаясь и поддерживая друг дружку, пройтись с ним по Риге. Питера Пэна в рижском спектакле играет большой артист, если не великий, Эгонс Домбровскис.
Есть у Питера Пэна верная жена, Фея. В ней с давних пор живет легкая Динь-Динь. Разговаривает она нежно, колокольчиково. Ее играет чудесная актриса Дита Луриня. Она одной рукой удерживает Питера Пэна от затей, другой в них втягивает. Она помогает ему и гордится им. Она объясняет всем, что он не какой-то там пранкер, что у него есть специальная система, при помощи которой он придумывает и проверяет свои невероятные сюжеты, чтобы прошлое соединилось с настоящим, а новое пробралось в человека и стало его собственным. Она тоже нежно любит Пушкина. Своих детей у нее нет, Пушкин для нее как ребенок с кудрявыми, черными, как спагетти спутанными волосами, которые хорошо бы посыпать сыром.
Еще у Питера Пэна есть друзья-сообщники, которые появляются с чемоданами реквизита по первому зову, бросив то, чем они в эту минуту занимались. Это и понятно. Как можно сравнивать варку варенья для внуков с участием в театральной игре? Я бы тоже все бросила. А один из сообщников случайно оказался в зрительном зале, пришел с женой смотреть спектакль, но его увидели и вытащили на сцену. Жена, правда, обиделась и расстроилась, но ему участвовать в затеях Питера Пэна хотелось несравнимо больше. Все они как бы старенькие, с грубым старческим гримом и седыми волосами, но также, как и Питер Пэн, не повзрослевшие, моложе молодых. В их компании когда-то был еще и Андрис, но давно умер. Когда-то, в дни молодости, они устроили Андрису сюрприз – пригласили на его день рождения Эдит Пиаф. И Андрис был счастлив. До тех пор, пока ему не стало понятно, что и Пиаф уйдет, и он уйдет, а они останутся. И жена Питера, Фея, тоже уплывает под знаменитый вальс Шостаковича (тоже, к слову, очень любимый Питером Пэном) в яркий белый рай в самой глубине сцены, в который увезли уже раненого Пушкина (в башмаках с красными от крови подошвами), в который по-мхатовски величественно ушли Янис Райнис с женой (почти что Книппер-Чеховой), и Михаил Чехов, устремившийся куда-то даже дальше, чем Лос-Анджелес. 
И Питер Пэн уже не хочет, не может веселить, он разбит. И девочка, которой он их показывал, стала взрослой, пока он уходил в туалет. И растоптан в отчаянии барочный реквизит – бутафория, фальшь. Настоящие только древняя кастрюля, в которой Фея когда-то варила суп на всех, и старый чайник. Остальное бутафория! Питер Пэн устал, опустошен, пауза, начало 5-й симфонии Бетховена.
Все это происходит в грандиозном новом спектакле Латвийского Национального Театра «Питер Пэн. Синдром», придуманном самим Питером Пэном… э-э-э… Дмитрием Крымовым. В самом страшном и глухом тупике, когда отчаяние подступает к горлу и душит, когда хочется все бросить и никогда больше не сотворить ни единого чуда, просто ничего больше не сотворить, раздается чистый голос страждущего – как тебя зовут? – Питер Пэн. Питер Пэн! И через силу и душевную боль, раздирая грудь, истекая кровью, он опять творит чудеса. Он будет продолжать, потому что иначе он жить не умеет. Лишь бы находились новые предательски взрослеющие дети, жадные до его чудес. И рвется сердце от жалости, и хочется выпустить его на свободу, сказать «лети», но он так прекрасен и так прекрасно то, что он делает, что публика, обливаясь слезами, не в силах от этого отказаться. 
И Питер Пэн уже не хочет, не может веселить, он разбит. И девочка, которой он их показывал, стала взрослой, пока он уходил в туалет. И растоптан в отчаянии барочный реквизит – бутафория, фальшь. Настоящие только древняя кастрюля, в которой Фея когда-то варила суп на всех, и старый чайник. Остальное бутафория! Питер Пэн устал, опустошен, пауза, начало 5-й симфонии Бетховена. Все это происходит в грандиозном новом спектакле Латвийского Национального Театра «Питер Пэн. Синдром», придуманном самим Питером Пэном… э-э-э… Дмитрием Крымовым. В самом страшном и глухом тупике, когда отчаяние подступает к горлу и душит, когда хочется все бросить и никогда больше не сотворить ни единого чуда, просто ничего больше не сотворить, раздается чистый голос страждущего – как тебя зовут? – Питер Пэн. Питер Пэн! И через силу и душевную боль, раздирая грудь, истекая кровью, он опять творит чудеса. Он будет продолжать, потому что иначе он жить не умеет. Лишь бы находились новые предательски взрослеющие дети, жадные до его чудес. И рвется сердце от жалости, и хочется выпустить его на свободу, сказать «лети», но он так прекрасен и так прекрасно то, что он делает, что публика, обливаясь слезами, не в силах от этого отказаться.
Евгения Шерменева
«Как не отчаяться и не сдаться»
Как идти, когда нет сил. Как зажигать огонь, когда он не хочет разгораться.
Как вдохновлять людей, которые ждут этого, когда твой мир рассыпается в пух и прах.
Если ты умеешь только одно, придумывать путешествия в прекрасные зачарованные миры, а в это время настоящее расползается, выскальзывает из-под ног, и нет опоры.
Надо утешать, надо развлекать, надо вести за собой в прекрасное неизведанное. А если его просто нет? И никто не может помочь, потому что старые друзья умерли, или пропали, или не отвечают на звонки.
И цепляешься за привычные названия улиц, городов, номера телефонов, а они оказываются не тем, чем были. Берёшь за руку старого друга, а он уезжает-уезжает – уходит так далеко, что растворяется в бесконечности высоты, куда искал дорогу.
Просишь о поддержке того, кто должен знать, кто старше и значительнее, а ему пора домой, и надежда исчезает.
Маленькая девочка ждет твоей волшебной сказки, а ты можешь говорить только о смерти самого дорогого, поэта, Пушкина. Потому что эта гибель не оставляет никак, невозможно с ней смириться.
Девочка берет тебя за руку, и раз, и другой, и доверяя тебе, ныряет на самое дно, чтобы разузнать что там, но ты же знаешь, что этого не стоит делать.
Ты вышел в дорогу, когда ей было шесть, и не успел оглянуться, как ей стало двадцать шесть. Как жить в таком мире, как его любить, как не отчаяться и не сдаться.
Как продолжать работать, работать и работать, нести свой крест и веровать, как не бояться своего синдрома.
«Как не отчаяться и не сдаться»
Как идти, когда нет сил. Как зажигать огонь, когда он не хочет разгораться.
Как вдохновлять людей, которые ждут этого, когда твой мир рассыпается в пух и прах.
Если ты умеешь только одно, придумывать путешествия в прекрасные зачарованные миры, а в это время настоящее расползается, выскальзывает из-под ног, и нет опоры.
Надо утешать, надо развлекать, надо вести за собой в прекрасное неизведанное. А если его просто нет? И никто не может помочь, потому что старые друзья умерли, или пропали, или не отвечают на звонки.
И цепляешься за привычные названия улиц, городов, номера телефонов, а они оказываются не тем, чем были. Берёшь за руку старого друга, а он уезжает-уезжает – уходит так далеко, что растворяется в бесконечности высоты, куда искал дорогу.
Просишь о поддержке того, кто должен знать, кто старше и значительнее, а ему пора домой, и надежда исчезает.
Маленькая девочка ждет твоей волшебной сказки, а ты можешь говорить только о смерти самого дорогого, поэта, Пушкина. Потому что эта гибель не оставляет никак, невозможно с ней смириться.
Девочка берет тебя за руку, и раз, и другой, и доверяя тебе, ныряет на самое дно, чтобы разузнать что там, но ты же знаешь, что этого не стоит делать.
Ты вышел в дорогу, когда ей было шесть, и не успел оглянуться, как ей стало двадцать шесть. Как жить в таком мире, как его любить, как не отчаяться и не сдаться.
Как продолжать работать, работать и работать, нести свой крест и веровать, как не бояться своего синдрома.
