В рамках празднования 80-летия Школы-студии МХАТ состоялись творческие встречи с знаменитыми выпускниками института. Нынешний худрук Театра Наций, актер Евгений Миронов экстерном попал сразу на второй курс актерского факультета в мастерскую Олега Табакова. О том, какую роль в его жизни сыграли Школа-студия и ее ректор, о своем видении системы Станиславского, а также о забавных ситуациях, происходивших на сцене и за кулисами, актер рассказал на одной из приуроченных к юбилею вуза встреч, где побывали корреспонденты «Театрала».
Моим учителем в альма-матер – Школе-студии МХАТ был Олег Табаков. Но начну с моего «знакомства» с ним. Я оканчивал Саратовское театральное училище, куда поступил после 8-го класса, в 14 лет. Окончил я через три с половиной года, честно говоря, мало что понимая в профессии. И мой педагог – великая саратовская актриса, народная артистка СССР Валентина Ермакова написала мне на программке нашего дипломного спектакля: «Женя, учись существовать на сцене осознанно, тогда будешь получать удовлетворение». Осознанно – значит уже как-то профессионально. Я понимал, что мне нужно учиться дальше. Однажды я случайно увидел по телевизору, как Олег Табаков общается со своими студентами. Увидел и просто обалдел от совсем иной формы общения, чем та, к которой я привык. Демократия, что называется: он давал слово студентам, они с ним спорили. Потом я увидел какие-то отрывки студенческих работ, которые на меня произвели невероятно сильное впечатление, и я понял, что должен ехать только в Москву и только к Табакову! Хочу учиться у него!
СТЕПЕНЬ ПРАВДЫ
Что меня поразило: я сходил и посмотрел спектакль «Прищучил» Барри Киффа в Табакерке… После спектакля шел до метро «Чистые пруды» и рыдал, во-первых, от увиденного и, во-вторых, от того, что я никогда в жизни так не смогу. Это такая степень правды! Как добиться такого чувства правды?
Но «демократия» Табакова была, видимо, только по телевизору. Нет, он на нас не кричал, он нас не бил, не наказывал, он просто говорил: «Врешь». Вот я играю влюблённого человека, открываю дверь, начинается этюд, а Табаков говорит: «Стоп! Женька, старик, ну ты же врешь! Так нельзя». И охватывает стыд за то, что я действительно вру, тело меня еще не слушается.
ПО СТАНИСЛАВСКОМУ
Это же целая система, которая потом, когда ты ее изучишь, начинает тебе давать такие мощные плоды. Какой ты человек? Я влюбленный. Сколько тебе лет? Какая у тебя биография? В кого ты влюблён? У тебя есть проблемы с этой любовью? Откуда ты идешь? Огромное количество вопросов, на которые ты должен ответить, и тогда будешь уверен в себе и не будешь врать…
И все проходят эту школу, но не все остаются потом в истории. Иногда мне интересно смотреть записи старых мхатовских спектаклей. Кого-то слушать сейчас невозможно, они не прошли проверку временем. А кто-то, как Москвин, – он играет в «Вишневом саде» Епиходова, – по-прежнему прекрасен.
По Станиславскому, зрители должны поверить. Возникает сопереживание герою или наоборот, если он отрицательный персонаж. Хотя и отрицательных персонажей в нашей Школе учат играть. Мы должны найти оправдание, найти причину, почему герой именно так себя ведет, даже если он совершает ужасные поступки. Что с ним случилось, что произошло в его биографии, что привело к этому. То есть я должен раскрутить этот клубок, тогда у меня есть основания играть не просто злодея, а конкретного человека, который считает, что он имеет право это совершить. Но я в своей жизни дважды отказывался от ролей – не смог найти оправдание.
ГРАНИЦА МЕЖДУ РОЛЬЮ И РЕАЛЬНОСТЬЮ
В первую очередь меня сподвигает на роль, на состояние героя – мысль. Я должен думать так же, как мой герой… Мысль рождает состояние, а состояние – действие. Через что я только не проходил, в том числе через серьезные ошибки, идя к этой правде. Играю Билли Биббита в дипломном спектакле «Полет над гнездом кукушки» по сценарию фильма, это еще в Саратове было. Я в нервном состоянии должен был закручиваться в сетку. На генеральном прогоне я так вошел в эту роль, что поранил себе лицо и в конце потерял сознание. Весь курс замер! Когда я пришел в себя, мне сказали: «Женя, ты должен понимать эту границу». И это был очень важный урок.
МЫШКИНУ, НА МОЙ ВЗГЛЯД, – ТРИ ГОДА
Сложнее всего из меня «выходили» два персонажа: Мышкин и Ленин. Это касалось внутреннего состояния и пластики. На физиологическом уровне это очень сильные личности. Когда персонаж у тебя рождается, ты знаешь о нем всё. Иногда, как с Мышкиным, например, которого я играл, была катастрофа. Что я только не делал. Он внешне Достоевским не прописан, там не за что даже ухватиться было. Тогда я понял, что надо идти совершенно другим путём. Не от внешности, а от внутреннего состояния. Я с большим трудом понял, что это за существо. Мышкину, на мой взгляд, – три года. Достоевский пишет, что ему двадцать три. Двадцать лет он болел, значит, ему три года! А дети не врут, они просто не умеют. Представляете, какая это чистота, какая правда в существовании, во всём.
Или когда я играл Ленина. Я люблю смотреть предшественников, это очень интересно, потому что ты понимаешь, куда «не ходить», где дверь закрыта, где гениально играет артист. Ленина очень хорошо играл Щукин. И очень плохо играл Смоктуновский. Потому что Смоктуновский сам слишком большая личность. Потом я увидел в документальной кинохронике, как Ленин сидит на ступеньках, а где-то происходит симпозиум, стоит трибуна, выступают люди, ор, накурено. А он сидит на ступеньках и вообще не реагирует – это документальный кадр. И у меня всё сложилось, что для этого человека, кроме идеи переделать будущее человечества, – ничего не существует… Если кто-то не соответствует этой идее – его надо убрать, уничтожить…
УЧИТЬ ЖИЗНИ НУЖНО НЕ НОТАЦИЯМИ, А ПОСТУПКАМИ
Может, мы были последним курсом, которому Олег Павлович уделял так много внимания. Если он не верил, он отчислял человека. Но если верил, то очень поддерживал. Удивительное свойство Табакова – терпение! Вот у меня его не хватает.
Табаков не случайно же учил ответственности. Когда мальчики, девочки приходят, они, конечно же, смотрят на мастера ещё и как на учителя жизни. А учить жизни нужно не нотациями, а поступками. Табаков совершал поступки, которые вызывали безмерное уважение. Он всегда помогал нам, даже финансово. К примеру, привозил обувь Роме Кузнеченко, у которого 47-й размер и который в Москве не мог ничего себе купить.
Это чувство ответственности, понимание, что «мы в ответе за тех, кого приручили», напрямую к нему относится. Если он собрал этих людей, то – всё, это семья. Даже если ты предавал семью, он всё равно прощал. Это удивительно. Он безусловно был сердечный человек, а ещё он чувствовал, что выгодно для дела. Многие из нас совершали неблаговидные поступки по отношению к дому – к его театру, и всё равно спустя время он прощал. Он понимал, что для дела важно, чтобы мы всё-таки были вместе. Поэтому, глядя на него, у кого-то «проросло» чувство ответственности. Честно говоря, целая плеяда выросла под его крылом: Ира Апексимова, Володя Машков, Серёжа Безруков, Серёжа Газаров, Миндаугас Карбаускис, Кирилл Серебренников. Люди, которые формируют сейчас лицо театра.
ЛИЧНЫЙ СЕКРЕТАРЬ КАЧАЛОВА
Виталий Яковлевич Виленкин преподавал у нас «Слово», это был фантастический человек: он был знаком и дружил с Ахматовой, работал личным секретарём у Качалова, присутствовал, когда Булгаков работал в Московском Художественном театре. Виленкин ко мне очень хорошо относился, я даже несколько раз бывал у него дома, он очень верил в меня. И, честно говоря, стихи, которые я выучил под его руководством, знаю до сих пор и даже их читаю именно так, как он это видел и понимал.
Олег Павлович Табаков нас возил в Америку! Помню, мы приехали в Джульярдскую школу искусств, которую заканчивал Де Ниро. Это, конечно, была фантастика! Там нас учили джазу, специально сделали нам «степовские» ботинки на фабрике. Они у меня до сих пор где-то есть. Мы учились степу и джазу, ходили на спектакли и мюзиклы. И это же тоже Школа. И это не Табаков первый придумал, ведь еще Станиславский пригласил Эдварда Крэга во МХАТ, чтобы ставить «Гамлета»…
А когда справляли 100-летие Московского Художественного театра, всё это проводил Олег Николаевич Ефремов, на сцене тогда были вообще все театральные коллективы, которые есть в Москве, включая цыганский театр «Ромэн». Потому что всё идет отсюда. Вот какая Школа!
Когда я учился в Школе-студии МХАТ, Олег Павлович вдруг принёс нам пьесу «Матросская тишина» Александра Галича. Дипломный спектакль назывался «Моя большая земля», Галич был ещё запрещен в то время… Только перестройка началась, ещё ничего не было отменено… Он читал нам Гроссмана «Жизнь и судьба». Мы познакомились с Солженицыным. Круг драматургов табаковского времени и времени «Современника» – это потрясающая волна, которая стала говорить новым языком.
ОНИ ТЕБЕ БОЛЬШЕ НЕ ПОВЕРЯТ
Был момент, когда в «Матросской тишине» я играл не главную роль. Володя Машков играл отца, Филипп Янковский играл сына, а я играл Женьку, безногого парня в поезде, появляющегося в последнем акте. Яркая, очень эмоциональная роль, она мне нравилась. Но как-то я расслабился. Мы играли на малой сцене во МХАТе, и я не знал, что Табаков смотрит этот прогон. И как-то у меня «не пошло». (А я в то время иногда бегал смотреть на Иннокентия Михайловича Смоктуновского, вот стою я за кулисами, а там проходит костюмер и говорит: «Нет, сегодня у него не идёт». Это значит, он как-то не старается, вдохновения нет.) Я такой думаю, у меня сегодня нет вдохновения, как у Смоктуновского. А после спектакля Табаков к нам подошел и спокойно сказал: «Жень, ты понимаешь, вот эти 100 человек, которые здесь сидели, они тебе больше не поверят. Фильм выйдет с тобой или новый спектакль…» Он меня прям купил, я же не помню их лица, я так испугался, стало страшно, что целых сто человек больше мне никогда не поверят…
ОДНАЖДЫ ТАМ СТОЯЛА МОЯ МАМА
Когда Олег Павлович рассказывал нам про случаи, которые происходили в «Современнике», я никак не мог понять, как серьёзно относясь к профессии, можно допускать такие вещи на сцене. Они творили бог знает что… Табаков выходил на сцену к Евстигнееву, они должны были поздороваться, какая-то «партийная» сцена. Табаков брал в руку вазелин. Раньше, чтобы грим снимать, в гримерках была огромная банка вазелина. Вот он его брал, выходил: «Здрасте, очень приятно, Сергей». А Евстигнеев берет его за руку и говорит: «Хороший мальчик, хороший». И таких случаев было очень много…
Меня трудно расколоть, но это все-таки случалось. Например, в спектакле «Номер 13», который во МХАТе шел долгие годы. Я играл вместе с Авангардом Леонтьевым, и мои коллеги что только не придумывали. Там есть момент, когда мой персонаж говорит: «Мама приехала» – и выбегает на три секунды за дверь, меня зрители не видят. Кто только в эти три секунды там не стоял: Стоянов в юбке, водолазы, голые люди. Эти «три секунды» меня безусловно раскалывали. Но последней каплей было то, что однажды там действительно стояла моя мама!
Моим учителем в альма-матер – Школе-студии МХАТ был Олег Табаков. Но начну с моего «знакомства» с ним. Я оканчивал Саратовское театральное училище, куда поступил после 8-го класса, в 14 лет. Окончил я через три с половиной года, честно говоря, мало что понимая в профессии. И мой педагог – великая саратовская актриса, народная артистка СССР Валентина Ермакова написала мне на программке нашего дипломного спектакля: «Женя, учись существовать на сцене осознанно, тогда будешь получать удовлетворение». Осознанно – значит уже как-то профессионально. Я понимал, что мне нужно учиться дальше. Однажды я случайно увидел по телевизору, как Олег Табаков общается со своими студентами. Увидел и просто обалдел от совсем иной формы общения, чем та, к которой я привык. Демократия, что называется: он давал слово студентам, они с ним спорили. Потом я увидел какие-то отрывки студенческих работ, которые на меня произвели невероятно сильное впечатление, и я понял, что должен ехать только в Москву и только к Табакову! Хочу учиться у него!
СТЕПЕНЬ ПРАВДЫ
Что меня поразило: я сходил и посмотрел спектакль «Прищучил» Барри Киффа в Табакерке… После спектакля шел до метро «Чистые пруды» и рыдал, во-первых, от увиденного и, во-вторых, от того, что я никогда в жизни так не смогу. Это такая степень правды! Как добиться такого чувства правды?
Но «демократия» Табакова была, видимо, только по телевизору. Нет, он на нас не кричал, он нас не бил, не наказывал, он просто говорил: «Врешь». Вот я играю влюблённого человека, открываю дверь, начинается этюд, а Табаков говорит: «Стоп! Женька, старик, ну ты же врешь! Так нельзя». И охватывает стыд за то, что я действительно вру, тело меня еще не слушается.
ПО СТАНИСЛАВСКОМУ
Это же целая система, которая потом, когда ты ее изучишь, начинает тебе давать такие мощные плоды. Какой ты человек? Я влюбленный. Сколько тебе лет? Какая у тебя биография? В кого ты влюблён? У тебя есть проблемы с этой любовью? Откуда ты идешь? Огромное количество вопросов, на которые ты должен ответить, и тогда будешь уверен в себе и не будешь врать…
И все проходят эту школу, но не все остаются потом в истории. Иногда мне интересно смотреть записи старых мхатовских спектаклей. Кого-то слушать сейчас невозможно, они не прошли проверку временем. А кто-то, как Москвин, – он играет в «Вишневом саде» Епиходова, – по-прежнему прекрасен.
По Станиславскому, зрители должны поверить. Возникает сопереживание герою или наоборот, если он отрицательный персонаж. Хотя и отрицательных персонажей в нашей Школе учат играть. Мы должны найти оправдание, найти причину, почему герой именно так себя ведет, даже если он совершает ужасные поступки. Что с ним случилось, что произошло в его биографии, что привело к этому. То есть я должен раскрутить этот клубок, тогда у меня есть основания играть не просто злодея, а конкретного человека, который считает, что он имеет право это совершить. Но я в своей жизни дважды отказывался от ролей – не смог найти оправдание.
ГРАНИЦА МЕЖДУ РОЛЬЮ И РЕАЛЬНОСТЬЮ
В первую очередь меня сподвигает на роль, на состояние героя – мысль. Я должен думать так же, как мой герой… Мысль рождает состояние, а состояние – действие. Через что я только не проходил, в том числе через серьезные ошибки, идя к этой правде. Играю Билли Биббита в дипломном спектакле «Полет над гнездом кукушки» по сценарию фильма, это еще в Саратове было. Я в нервном состоянии должен был закручиваться в сетку. На генеральном прогоне я так вошел в эту роль, что поранил себе лицо и в конце потерял сознание. Весь курс замер! Когда я пришел в себя, мне сказали: «Женя, ты должен понимать эту границу». И это был очень важный урок.
МЫШКИНУ, НА МОЙ ВЗГЛЯД, – ТРИ ГОДА
Сложнее всего из меня «выходили» два персонажа: Мышкин и Ленин. Это касалось внутреннего состояния и пластики. На физиологическом уровне это очень сильные личности. Когда персонаж у тебя рождается, ты знаешь о нем всё. Иногда, как с Мышкиным, например, которого я играл, была катастрофа. Что я только не делал. Он внешне Достоевским не прописан, там не за что даже ухватиться было. Тогда я понял, что надо идти совершенно другим путём. Не от внешности, а от внутреннего состояния. Я с большим трудом понял, что это за существо. Мышкину, на мой взгляд, – три года. Достоевский пишет, что ему двадцать три. Двадцать лет он болел, значит, ему три года! А дети не врут, они просто не умеют. Представляете, какая это чистота, какая правда в существовании, во всём.
Или когда я играл Ленина. Я люблю смотреть предшественников, это очень интересно, потому что ты понимаешь, куда «не ходить», где дверь закрыта, где гениально играет артист. Ленина очень хорошо играл Щукин. И очень плохо играл Смоктуновский. Потому что Смоктуновский сам слишком большая личность. Потом я увидел в документальной кинохронике, как Ленин сидит на ступеньках, а где-то происходит симпозиум, стоит трибуна, выступают люди, ор, накурено. А он сидит на ступеньках и вообще не реагирует – это документальный кадр. И у меня всё сложилось, что для этого человека, кроме идеи переделать будущее человечества, – ничего не существует… Если кто-то не соответствует этой идее – его надо убрать, уничтожить…
УЧИТЬ ЖИЗНИ НУЖНО НЕ НОТАЦИЯМИ, А ПОСТУПКАМИ
Может, мы были последним курсом, которому Олег Павлович уделял так много внимания. Если он не верил, он отчислял человека. Но если верил, то очень поддерживал. Удивительное свойство Табакова – терпение! Вот у меня его не хватает.
Табаков не случайно же учил ответственности. Когда мальчики, девочки приходят, они, конечно же, смотрят на мастера ещё и как на учителя жизни. А учить жизни нужно не нотациями, а поступками. Табаков совершал поступки, которые вызывали безмерное уважение. Он всегда помогал нам, даже финансово. К примеру, привозил обувь Роме Кузнеченко, у которого 47-й размер и который в Москве не мог ничего себе купить.
Это чувство ответственности, понимание, что «мы в ответе за тех, кого приручили», напрямую к нему относится. Если он собрал этих людей, то – всё, это семья. Даже если ты предавал семью, он всё равно прощал. Это удивительно. Он безусловно был сердечный человек, а ещё он чувствовал, что выгодно для дела. Многие из нас совершали неблаговидные поступки по отношению к дому – к его театру, и всё равно спустя время он прощал. Он понимал, что для дела важно, чтобы мы всё-таки были вместе. Поэтому, глядя на него, у кого-то «проросло» чувство ответственности. Честно говоря, целая плеяда выросла под его крылом: Ира Апексимова, Володя Машков, Серёжа Безруков, Серёжа Газаров, Миндаугас Карбаускис, Кирилл Серебренников. Люди, которые формируют сейчас лицо театра.
ЛИЧНЫЙ СЕКРЕТАРЬ КАЧАЛОВА
Виталий Яковлевич Виленкин преподавал у нас «Слово», это был фантастический человек: он был знаком и дружил с Ахматовой, работал личным секретарём у Качалова, присутствовал, когда Булгаков работал в Московском Художественном театре. Виленкин ко мне очень хорошо относился, я даже несколько раз бывал у него дома, он очень верил в меня. И, честно говоря, стихи, которые я выучил под его руководством, знаю до сих пор и даже их читаю именно так, как он это видел и понимал.
Олег Павлович Табаков нас возил в Америку! Помню, мы приехали в Джульярдскую школу искусств, которую заканчивал Де Ниро. Это, конечно, была фантастика! Там нас учили джазу, специально сделали нам «степовские» ботинки на фабрике. Они у меня до сих пор где-то есть. Мы учились степу и джазу, ходили на спектакли и мюзиклы. И это же тоже Школа. И это не Табаков первый придумал, ведь еще Станиславский пригласил Эдварда Крэга во МХАТ, чтобы ставить «Гамлета»…
А когда справляли 100-летие Московского Художественного театра, всё это проводил Олег Николаевич Ефремов, на сцене тогда были вообще все театральные коллективы, которые есть в Москве, включая цыганский театр «Ромэн». Потому что всё идет отсюда. Вот какая Школа!
Когда я учился в Школе-студии МХАТ, Олег Павлович вдруг принёс нам пьесу «Матросская тишина» Александра Галича. Дипломный спектакль назывался «Моя большая земля», Галич был ещё запрещен в то время… Только перестройка началась, ещё ничего не было отменено… Он читал нам Гроссмана «Жизнь и судьба». Мы познакомились с Солженицыным. Круг драматургов табаковского времени и времени «Современника» – это потрясающая волна, которая стала говорить новым языком.
ОНИ ТЕБЕ БОЛЬШЕ НЕ ПОВЕРЯТ
Был момент, когда в «Матросской тишине» я играл не главную роль. Володя Машков играл отца, Филипп Янковский играл сына, а я играл Женьку, безногого парня в поезде, появляющегося в последнем акте. Яркая, очень эмоциональная роль, она мне нравилась. Но как-то я расслабился. Мы играли на малой сцене во МХАТе, и я не знал, что Табаков смотрит этот прогон. И как-то у меня «не пошло». (А я в то время иногда бегал смотреть на Иннокентия Михайловича Смоктуновского, вот стою я за кулисами, а там проходит костюмер и говорит: «Нет, сегодня у него не идёт». Это значит, он как-то не старается, вдохновения нет.) Я такой думаю, у меня сегодня нет вдохновения, как у Смоктуновского. А после спектакля Табаков к нам подошел и спокойно сказал: «Жень, ты понимаешь, вот эти 100 человек, которые здесь сидели, они тебе больше не поверят. Фильм выйдет с тобой или новый спектакль…» Он меня прям купил, я же не помню их лица, я так испугался, стало страшно, что целых сто человек больше мне никогда не поверят…
ОДНАЖДЫ ТАМ СТОЯЛА МОЯ МАМА
Когда Олег Павлович рассказывал нам про случаи, которые происходили в «Современнике», я никак не мог понять, как серьёзно относясь к профессии, можно допускать такие вещи на сцене. Они творили бог знает что… Табаков выходил на сцену к Евстигнееву, они должны были поздороваться, какая-то «партийная» сцена. Табаков брал в руку вазелин. Раньше, чтобы грим снимать, в гримерках была огромная банка вазелина. Вот он его брал, выходил: «Здрасте, очень приятно, Сергей». А Евстигнеев берет его за руку и говорит: «Хороший мальчик, хороший». И таких случаев было очень много…
Меня трудно расколоть, но это все-таки случалось. Например, в спектакле «Номер 13», который во МХАТе шел долгие годы. Я играл вместе с Авангардом Леонтьевым, и мои коллеги что только не придумывали. Там есть момент, когда мой персонаж говорит: «Мама приехала» – и выбегает на три секунды за дверь, меня зрители не видят. Кто только в эти три секунды там не стоял: Стоянов в юбке, водолазы, голые люди. Эти «три секунды» меня безусловно раскалывали. Но последней каплей было то, что однажды там действительно стояла моя мама!
