В ночь с 15 на 16 апреля 1956 года группа выпускников Школы-студии МХАТ сыграла спектакль по пьесе Виктора Розова «Вечно живые». Зрители были потрясены настолько, что долго не расходились – диспут затянулся до рассвета, времени открытия метро. Факт хрестоматийный, растиражированный – от него и ведет свое летоисчисление московский театр «Современник».
За время своего существования главный режиссер у «Современника» сменился один-единственный раз. Ушедшего во МХАТ Ефремова заменила Галина Волчек, которая возглавляет театр с 1972 года. Тогда, в семидесятых, судьба театра висела на волоске – главный идеолог и отец-основатель уже принял решение для себя и предложил «Современнику» влиться в труппу МХАТа, тем самым подводя черту под романтическим периодом своего творчества.
Вслед за Ефремовым во МХАТ потянулись другие артисты, однако Галине Борисовне удалось почти что заново собрать «звездную» труппу, хотя за звездностью театр никогда не гнался: у него всегда были другие, более важные критерии. Об этом переломном моменте в жизни театра Галина ВОЛЧЕК рассказывает в книге «Театр «Современник» – 50 лет». Фрагмент этих воспоминаний мы предлагаем вашему вниманию.
– Думаю, что решение уйти во МХАТ у Ефремова созрело не в одну минуту. Как я теперь, с позиций прожитых лет, понимаю, многое для него совпало тогда <…>.
Не хочу и не считаю возможным обсуждать, правильно ли сделал Ефремов. Это был его выбор, его решение. Другое дело, что мы с этим решением не согласились. Причем категорически. Умоляли его остановиться, одуматься, не бросать «Современник» на произвол судьбы. Его же идея слить «Современник» с МХАТом, мне кажется, носила полуутопический характер. Уверена, что проголосуй мы все «за», вопрос о переходе всей труппы и переносе репертуара вряд ли бы решился. Кто бы позволил существовать на афише главного театра страны «Голому королю», «Большевикам» или нашему «На дне»? Но уйди за ним костяк труппы, «Современник» точно прекратил бы свое существование. А этому в нашем сознании сопротивлялось все – и четырнадцать вместе прожитых лет, тяжелых и счастливых, и абсолютное нежелание своими руками уничтожать с таким трудом построенное, и уверенность в том, что «Современник» отнюдь не исчерпал свою миссию, он нужен зрителю, он должен жить.
Эти дни, эти кровавые собрания – одни из самых трагических минут в моей жизни. Ощущение пропасти, конца, абсолютной безвыходности. Как мы будем без него?! Зачем он это делает?! Погубит себя и нас. И еще неверие, что Ефремов все-таки сделает это. Я и сейчас-то убеждена, что он как бы играл-играл и заигрался в эту игру. Когда уже ему объявили в министерстве, что вопрос о назначении решен, он пришел белый. Он вроде и давал согласие, и не давал, а внутри себя всё равно, конечно же, не ожидал, что так всё закончится. Точка была поставлена, и уже обратного хода быть не могло.
Мы оказались на грани пропасти. Мало того, что всех охватила естественная в этом состоянии депрессия, отчаяние и чернота, выяснилось, что Ефремов унес с собой репертуарный портфель театра. Мы остались просто голыми. Но, наверное, и даже наверняка желание не погубить театр было гораздо сильнее, чем личные переживания каждого. Нам удалось собраться и продолжать жить, доказывать свое право на существование вопреки всем обстоятельствам.
В том, что, говоря сегодняшним криминальным языком, нас «заказали», мне совершенно очевидно. Никогда не поверю, что это мог сделать Ефремов. Уверена, убеждена, что это не он – и никто, никогда меня в этом не переубедит. А сам факт существования заказа имеет массу не устных, а письменных подтверждений. Внимательный и беспристрастный исследователь обнаружит их в трудах историков ефремовского периода Художественного театра, многочисленных статьях их последователей и учеников.
Олег Табаков согласился на директорство, и за шесть лет на этом посту многое сделал для «Современника». В роли главного режиссера выступала художественная коллегия. Это был странный организм. Нельзя сказать, что кто-то хотел сделать хуже театру или занимался эгоистическим проталкиванием своих проектов. Не в этом было дело. Все хотели, как лучше, но по сути, ничего решить было нельзя. Один в один – знаменитая басня Крылова.
Я меньше всего на свете мечтала стать главным режиссером. Говорю как на духу. Но выхода тогда не было. Уговаривали меня долго и в результате уговорили. Наверное, сработало то, за что Ефремов называл меня «самой партийной из всех». Я никогда не была в КПСС, и никто и ни за что на свете не заставил бы меня туда вступить. Под «партийностью» он понимал патологически развитое во мне чувство долга. В этой ситуации отказаться было нельзя. Хотя я наперед знала, что меня ждет. И дело совсем даже не в ударах извне, хотя они были более чем болезненны. Как руководить своими товарищами, теми, с кем ты вчера была на равных?
Хочешь ты того или нет, главный режиссер – всегда обидчик, всегда виновник. За успех отвечают все, дружно становясь под его знамена. А если нет, кто ответит за неудачу? Кухня, ежедневная выматывающая работа труппе не видна, а судить о ней и выносить оценки может каждый. И тут ничего не поделаешь, такова человеческая природа.
Один раз после эмоциональных, жестоких и абсолютно не заслуженных обвинений в свой адрес от одной из коллег по работе в театре даже написала заявление по собственному желанию. Села в машину и уехала домой. А следом приехал весь худсовет с уговорами вернуться. Ежедневно, ежеминутно, днем, ночью, на отдыхе ощущать эту ответственность очень тяжело. Но это надо театру, который мы вместе создавали. Значит, выбора у меня нет.
Тогда, в 1972 году, времени останавливаться, размышлять у меня не было. И своей главной задачей я считала создание репертуара. Мы пошли по пути, кстати, отрицаемому Ефремовым в «Современнике». Он после нескольких опытов считал, что «чужих» нам не надо, режиссуру будем взращивать в своем коллективе. Мы же, не отрицая, а только поддерживая режиссерские интересы внутри – так появились интереснейшие спектакли Игоря Кваши и Лили Толмачевой, – стали приглашать в «Современник» как молодых – Валерия Фокина, Иосифа Райхельгауза, позднее Михаила Али-Хусейна, так и режиссеров со стороны, тех, с кем, нам казалось, будет интересно работать, – первыми стали Анджей Вайда и Георгий Товстоногов. Театральная общественность потирала руки: «Вот сразу видно, баба-дура, конкуренции не боится».
А я ее и правда не боялась и не боюсь. Потому что самым важным для меня было и остается не сравнение моего спектакля с постановкой, к примеру, Вайды, а что и в каком режиссерском прочтении будет идти вечером на сцене театра. Как та или иная работа соответствует имени, которое носит театр с рождения – «Современник». И главное, примут ли, поймут ли это зрители – те, ради кого мы, собственно, и существуем.
За время своего существования главный режиссер у «Современника» сменился один-единственный раз. Ушедшего во МХАТ Ефремова заменила Галина Волчек, которая возглавляет театр с 1972 года. Тогда, в семидесятых, судьба театра висела на волоске – главный идеолог и отец-основатель уже принял решение для себя и предложил «Современнику» влиться в труппу МХАТа, тем самым подводя черту под романтическим периодом своего творчества.
Вслед за Ефремовым во МХАТ потянулись другие артисты, однако Галине Борисовне удалось почти что заново собрать «звездную» труппу, хотя за звездностью театр никогда не гнался: у него всегда были другие, более важные критерии. Об этом переломном моменте в жизни театра Галина ВОЛЧЕК рассказывает в книге «Театр «Современник» – 50 лет». Фрагмент этих воспоминаний мы предлагаем вашему вниманию.– Думаю, что решение уйти во МХАТ у Ефремова созрело не в одну минуту. Как я теперь, с позиций прожитых лет, понимаю, многое для него совпало тогда <…>.
Не хочу и не считаю возможным обсуждать, правильно ли сделал Ефремов. Это был его выбор, его решение. Другое дело, что мы с этим решением не согласились. Причем категорически. Умоляли его остановиться, одуматься, не бросать «Современник» на произвол судьбы. Его же идея слить «Современник» с МХАТом, мне кажется, носила полуутопический характер. Уверена, что проголосуй мы все «за», вопрос о переходе всей труппы и переносе репертуара вряд ли бы решился. Кто бы позволил существовать на афише главного театра страны «Голому королю», «Большевикам» или нашему «На дне»? Но уйди за ним костяк труппы, «Современник» точно прекратил бы свое существование. А этому в нашем сознании сопротивлялось все – и четырнадцать вместе прожитых лет, тяжелых и счастливых, и абсолютное нежелание своими руками уничтожать с таким трудом построенное, и уверенность в том, что «Современник» отнюдь не исчерпал свою миссию, он нужен зрителю, он должен жить.
Эти дни, эти кровавые собрания – одни из самых трагических минут в моей жизни. Ощущение пропасти, конца, абсолютной безвыходности. Как мы будем без него?! Зачем он это делает?! Погубит себя и нас. И еще неверие, что Ефремов все-таки сделает это. Я и сейчас-то убеждена, что он как бы играл-играл и заигрался в эту игру. Когда уже ему объявили в министерстве, что вопрос о назначении решен, он пришел белый. Он вроде и давал согласие, и не давал, а внутри себя всё равно, конечно же, не ожидал, что так всё закончится. Точка была поставлена, и уже обратного хода быть не могло.
Мы оказались на грани пропасти. Мало того, что всех охватила естественная в этом состоянии депрессия, отчаяние и чернота, выяснилось, что Ефремов унес с собой репертуарный портфель театра. Мы остались просто голыми. Но, наверное, и даже наверняка желание не погубить театр было гораздо сильнее, чем личные переживания каждого. Нам удалось собраться и продолжать жить, доказывать свое право на существование вопреки всем обстоятельствам.А их, этих обстоятельств, было много. И с каждым годом становилось только больше. Уводили драматургов, артистов. Страсть управлять и властвовать нами помимо нашего желания, раздавать ярлыки, кто «живой» – кто «мертвый», охватила «широкую театральную общественность». Как показало время, на долгие годы.
В том, что, говоря сегодняшним криминальным языком, нас «заказали», мне совершенно очевидно. Никогда не поверю, что это мог сделать Ефремов. Уверена, убеждена, что это не он – и никто, никогда меня в этом не переубедит. А сам факт существования заказа имеет массу не устных, а письменных подтверждений. Внимательный и беспристрастный исследователь обнаружит их в трудах историков ефремовского периода Художественного театра, многочисленных статьях их последователей и учеников.
Олег Николаевич Ефремов совмещал в «Современнике» две должности – директора и главного режиссера. Мы понимали, что пустить в этой ситуации в театр чужих людей, пусть очень хороших по-человечески и прекрасных профессионалов, невозможно. Необходимо было справиться своими силами.
Олег Табаков согласился на директорство, и за шесть лет на этом посту многое сделал для «Современника». В роли главного режиссера выступала художественная коллегия. Это был странный организм. Нельзя сказать, что кто-то хотел сделать хуже театру или занимался эгоистическим проталкиванием своих проектов. Не в этом было дело. Все хотели, как лучше, но по сути, ничего решить было нельзя. Один в один – знаменитая басня Крылова.
Я меньше всего на свете мечтала стать главным режиссером. Говорю как на духу. Но выхода тогда не было. Уговаривали меня долго и в результате уговорили. Наверное, сработало то, за что Ефремов называл меня «самой партийной из всех». Я никогда не была в КПСС, и никто и ни за что на свете не заставил бы меня туда вступить. Под «партийностью» он понимал патологически развитое во мне чувство долга. В этой ситуации отказаться было нельзя. Хотя я наперед знала, что меня ждет. И дело совсем даже не в ударах извне, хотя они были более чем болезненны. Как руководить своими товарищами, теми, с кем ты вчера была на равных?Хочешь ты того или нет, главный режиссер – всегда обидчик, всегда виновник. За успех отвечают все, дружно становясь под его знамена. А если нет, кто ответит за неудачу? Кухня, ежедневная выматывающая работа труппе не видна, а судить о ней и выносить оценки может каждый. И тут ничего не поделаешь, такова человеческая природа.
День, когда я через силу, через «не хочу», сказала да, помню очень хорошо. Помню то собрание с выкриками: «Не волнуйся, мы будем помогать тебе во всем помогать, поддерживать тебя». Жалею ли об этом согласии? Бывали за эти десятилетия дни, когда я проклинала себя за это.
Один раз после эмоциональных, жестоких и абсолютно не заслуженных обвинений в свой адрес от одной из коллег по работе в театре даже написала заявление по собственному желанию. Села в машину и уехала домой. А следом приехал весь худсовет с уговорами вернуться. Ежедневно, ежеминутно, днем, ночью, на отдыхе ощущать эту ответственность очень тяжело. Но это надо театру, который мы вместе создавали. Значит, выбора у меня нет.Тогда, в 1972 году, времени останавливаться, размышлять у меня не было. И своей главной задачей я считала создание репертуара. Мы пошли по пути, кстати, отрицаемому Ефремовым в «Современнике». Он после нескольких опытов считал, что «чужих» нам не надо, режиссуру будем взращивать в своем коллективе. Мы же, не отрицая, а только поддерживая режиссерские интересы внутри – так появились интереснейшие спектакли Игоря Кваши и Лили Толмачевой, – стали приглашать в «Современник» как молодых – Валерия Фокина, Иосифа Райхельгауза, позднее Михаила Али-Хусейна, так и режиссеров со стороны, тех, с кем, нам казалось, будет интересно работать, – первыми стали Анджей Вайда и Георгий Товстоногов. Театральная общественность потирала руки: «Вот сразу видно, баба-дура, конкуренции не боится».
А я ее и правда не боялась и не боюсь. Потому что самым важным для меня было и остается не сравнение моего спектакля с постановкой, к примеру, Вайды, а что и в каком режиссерском прочтении будет идти вечером на сцене театра. Как та или иная работа соответствует имени, которое носит театр с рождения – «Современник». И главное, примут ли, поймут ли это зрители – те, ради кого мы, собственно, и существуем. 
