Студенты мастерской Дмитрия Брусникина постоянно обращаются к теме свободы, которая часто может обернуться произволом, к теме тоталитарного общества, к свободе выбора каждого человека, к осмыслению советского прошлого, к вопросу «как жить дальше?».
Кажется, для «брусникинцев» нет ничего невозможного, они размыкают структуру театрального пространства, создают нечто новое и необыкновенное, стирают границу между актером и зрителем, экспериментируют с пространством, со словом и звуком. Так, в заброшенном пространстве завода «Кристалл» силами режиссера и драматурга Андрея Стадникова, композитора Дмитрия Власика, художника Шифры Каждан, хореографа Александра Андрияшкина и актеров мастерской вдруг появляется странный спектакль «СЛОН». Спектакль-загадка, спектакль-путешествие в глубь человеческого сознания. «СЛОН» – Соловецкий лагерь особого назначения. Лагерь смерти. Необозримое красно-кирпичное пространство «Кристалла» тоже пахнет смертью, советским прошлым. История уничтожения народа оживает в неуютном, напряженном месте, где когда-то производили «опиум для этого народа». В зале с кафельной плиткой, обшарпанными тумбочками, больничным запахом выстроятся в ряд актеры, минута молчания будет долгой. Перед глазами на мгновение встанет картина расстрела осужденных. Но пока осужденные еще могут жить, они будут играть, играть советские пьесы в лагере смерти, извиваясь всем телом в страшных конвульсиях, будут отчеканивать слова из «Интервенции» Льва Славина, «Далекого» Александра Афиногенова, наконец, «Тани» Арбузова.
Слова о счастье звучат так же нелепо, как и финал арбузовской «Тани» про летящий снег и ожидание чуда. Чудо обернулось зловещим предзнаменованием смерти, семейные вечера – одиночеством, а человек – бездушным существом без имени и пола. Отстраняясь от образа зэков, «брусникинцы» максимально приближают его к себе, держат на расстоянии вытянутой руки, а потом в одно мгновение с силой к себе притягивают. И холодный, диктаторский тон сменяется кровавым воплем заключенных о свободе.Путешествие по искореженному человеческому сознанию продолжается в холле завода, где среди труб, длинных шестов, на которых висят рубашки заключенных, среди примостившихся на старых подоконниках и на холодном полу зрителей сидят актеры и совершают ритуал разделения странных металлических конструкций под еле слышное бормотание «Психоза» Сары Кейн и импровизацию шорохов, скрипов, всхлипов причудливых инструментов (узнаваемый почерк руки Дмитрия Власика). Снова и снова железки со звоном будут ударяться о кафельный пол, и до слуха «подчиненных» будет доноситься песня-молитва о смерти. Сознание погрузилось в бесконечное безумие, уроки «СЛОНа» не прошли даром, память погрузилась в сон.
«Брусникинцы» предлагают зрителю опасную игру, игру со временем, игру между сном и явью, между иллюзией и реальностью. Из длинного холла зритель попадает в огромное пространство цеха завода, напоминающее пустой вокзал, в этом вневременном пространстве будут ниоткуда возникать женщины в длинных платьях, священники и подсудимые, голодные и озверелые люди, требующие право на жизнь, которая их искалечила.
Размыкая в третьей и самой длинной части спектакля структуру действа, актеры погружают зрителя в его эпицентр, каждый становится действующим лицом этого бесконечного длящегося фильма-действительности пера Бертолуччи, Андерсона, Полански, МакКуина. Здесь переворот произойдет не только с актерами, но и со зрителем. Для того, чтобы стать частью осколков артхаусных фильмов, стоит лишь оттолкнуть кресла-платформы от пола, оставить зрителя в свободном полете. Если не хочется входить в витиеватый коллаж сюжетов, можно, не отрывая глаз, наблюдать за закатом оранжево-красного солнца ( актеры без малейшего усилия разворачивают зрителя лицом к окну), а можно, отдав себя актеру-проводнику, кататься по пустому цеху, слушая Бетховена. Но если все-таки постараться прислушаться к словам актеров, войти в один из пластов фильма, прожить с персонажами их историю, окунуться в их воспаленное сознание, то можно увидеть последствия того страшного времени, проведенного за колючей проволокой. Герои, пришедшие каждый со своей историей в это пространство, кружат по нему, не находя выхода. Слишком много совершено преступлений, слишком много кровосмешений и убийств. И даже священник (блистательная работа Алисы Кретовой), к которому приходят герои, не знает ответа, как жить дальше. Бесцветные лица, тела, закованные в кожаную одежду, механические движения, вопль отчаяния от осточертевшей пустоты, душа, связанная цепями внутренней несвободы – все это отзвуки великого террора. А во время этого нескончаемого действа кругами ходит блаженная (Дарья Ворохобко) тихо проговаривая-пропевая белоснежные строки Пауля Целана, орошая измученных героев каплями прохлады. Когда садится солнце, наступает темнота.
«Брусникинцы» постепенно «разжигают» огонь революции, огонь протеста, огонь переворота. Где-то в недрах цеха уже не говорят, орут герои, бросаются друг на друга, словно звери. В полной темноте наступает апофеоз. Истошно воет воздушная сирена, кажется, что стены огромного завода дрожат от звука, свиста, вопля. И вдруг – тишина. В тишине слышны отдаленные голоса голливудских актеров. Свобода придет неожиданно. Каждый распорядится дарованной свободой, как подскажет ему совесть.
